"Наталия Ипатова. Ледяное сердце Златовера ("Большое драконье приключение" #5)" - читать интересную книгу автора

бы то ни было романтическим отношениям, и, честно говоря, после
десятиминутной беседы с одной из таких амазонок, отползаешь измочаленный, с
жутким комплексом неполноценности. А если серьезно, то Хайпур не оставляет
на это ни времени, ни душевных сил. Поэтому ты вполне можешь мне верить,
если я скажу, что к любой из них отношусь как к товарищу по несчастью.
Мать кивнула, принимая информацию к сведению.
- Ты будешь первая, - утешил я ее, - кто узнает, если я влипну в
любовь. Но... извини, я от души надеюсь, что сию чашу мне приведется
испить... попозже.
Она смотрела на меня с грустным пониманием, от которого мне всегда
почему-то хотелось расплакаться. Кажется, она и сама не знает, чего бы ей
хотелось больше: чтобы я всегда оставался маленьким, чтобы она имела право
любить, баловать и защищать меня, или чтобы семья росла моими стараниями.
Поскольку первое предполагает недеяние, а второе - кое-какую активность,
мне, пожалуй, хочется еще немного побыть маменькиным сынком.
- Я в Хайпуре чувствовал себя ужасно неловко, - сказал я ей. -
Понимаешь, все смотрят на меня через прицел моего наследства. Позади -
Александр Клайгель, впереди - Белый трон. Леди Джейн прилюдно интересуется
моим мнением, как будто я заведомо скажу умную вещь. А меня ничуть не тянет
ни на подвиги, ни в дальнюю дорогу. И решать судьбы мира я, вроде бы,
недостаточно компетентен. Я никому не желаю зла. Мне и Черные-то - не враги.
Мне бы с удочкой посидеть на заре. И рисую я хорошо. Мне кажется, у меня
менталитет - не героя. Там нужно какое-то чувство сильное: любовь, или
ненависть... или страстное желание чего-то. И... понимаешь, у героев чувства
юмора нет. Я все думаю, ма, а может, я - спутник героя?

* * *

Дни отдыха потянулись один за другим, схожие, как воробьи в стае. Я
завтракал поздно, предпочитая либо нежиться в постели чуть ли не до десяти
часов, либо, поднявшись до рассвета, просиживать с удочкой среди камышей и
липнущих к темной воде омута клочьев седого тумана.
Леди Клайгель, мама, ждала меня за накрытым столом: я откровенно
предпочитал пищу, приготовленную ее руками, а она рада была меня баловать.
Ее лицо осветилось, когда я вдвинулся в столовую как был, в высоких
сапогах и брезентовой куртке, волоча за жабры голавля в добрых пять фунтов.
- Во! - сказал я. - Видала такого красавца? Добрую неделю его улещал,
прежде чем этот дядюшка соизволил выбраться из-под своей коряги и отведать
моего угощения.
- Положи рыбу, - велела мать, - сядь и отведай моего угощения.
Как ее тебе приготовить?
- Пожарить, - не замешкавшись ни на секунду ответствовал я с набитым
ртом.
- Пожарить, - разъяснила Саския, - можно по-разному. Можно на решетке,
можно в глине на углях...
Я взвыл, устрашенный подробностями.
- Ой, ну, мама! Вкусно поджарить. А это что еще?
Возле моего прибора лежал запечатанный конверт, склеенный из хорошей
плотной бумаги, но помятый и запачканный, как то случается с
корреспонденцией, прибывшей с оказией издалека.