"Наталья Иртенина. Меч Константина " - читать интересную книгу автора

В половине восьмого мы вышли к железной дороге в намеченной точке.
Здесь сходились поперечные ветки и семафоры тормозили поезда. В чистом поле
нас уже поджидал фашист на самосвале - как обычно, широко улыбался и гордо
поблескивал очками. Заляпанной грязью тяжеловесной махиной мы заблокировали
рельсы. После этого пятнадцать человек закопались в траву вдоль дороги, а
шестнадцатый, Фашист, должен был своими миролюбивыми очечками и лохмами
ввести машиниста в заблуждение. Машиниста лишать жизни не хотелось, главное,
чтобы он не наделал глупостей.
Наделать их он не успел. Тормозить начал еще метров за сто пятьдесят до
самосвала Поезд встал за тридцать метров, а вышедшего ругаться машиниста
связали и усадили отдохнуть метра за два до грязнущего драндулета. Мне
приказано было сторожить его, и все время операции я утешал себя тем, что
"приказы не обсуждаются". Но охранять обездвиженного человека с кляпом во
рту - все-таки скучное занятие. Когда раздались первые выстрелы, я отбежал в
сторону от рельсов, чтобы хотя б видеть происходящее. Наши штурмовали третий
вагон. Изнутри им отвечали огнем. Но, видимо, охраняющих было немного, и они
прикрывали только двери. Одно окно вагона оказалось опущенным, туда
подсадили обоих тощих Двоеславов. Через полминуты в переднюю дверь уже
запрыгивали остальные. В конце вагона по нашим еще стреляли, но огонь быстро
затих и там. К окнам первых двух вагонов прилипли перепуганные пассажиры.
Видеть они могли немного, а высовываться никто не рисковал.
С начала операции прошло семь минут. Из поезда начали выводить детей,
передавали одного за другим по цепочке из тамбура. Возле насыпи они сбились
в кучу, по-цыплячьи жались друг к дружке. Совсем малявки, некоторые еще на
ногах, наверно, нетвердо стояли.
Потом мне рассказали, что было в вагоне. Детей сопровождали двое
охранников и женщина-воспитатель, вернее сказать надзиратель. Первым ее
увидел Монах. Ствол автомата он держал опущенным в пол, но она все равно
выставила перед собой ограждение из малышни и одного взяла на руки,
закрываясь. Монах в рассказе назвал ее "бешеной селедкой" и "уродливой
вешалкой". Злым голосом она сообщила, что "за детей заплачено, и вы за этот
бандитский налет ответите". А Монах посмотрел на нее ясным взором и сказал:
"Мадам, за торговлю людьми, особенно детьми, по моему глубокому убеждению,
полагается смертная казнь. Но я вам оставляю жизнь. Живите пока, если
совесть позволяет". И очень жалел потом об этих словах, когда Сереги не
стало.
Паша из вагона выбрался обвешанный малышней, растерянный до крайности.
В поезде какая-то растрепанная трехлетка, чумазая от слез, углядев Пашу,
потянула к нему ручки, крепко вцепилась в камуфляж и заявила на него права:
"Папа!" Паша, озадаченный тоже почти до слез, прижимал ее к себе и гладил по
лохматой голове. Остальная малышня, сообразив дело, обступила его, висла
прищепками на руках, ногах, верещала: "Папа! Папа!" В тамбуре их, конечно,
всех поснимали, но девчонку-трехлетку отодрать от Паши было невозможно. Еще
неизвестно, кто кого к себе прижимал.
Как погиб Серега, я видел. Он оставался в вагоне один, передал вниз
последнего мальчишку и сам спустился по ступенькам. На самой нижней он
внезапно развернулся лицом в тамбур и мгновенно взлетел обратно, перекрыв
собой проход. Сдернуть с плеча авто/лат он уже не успевал, только намертво
вцепился в поручни. Так и стоял, пока у той гадины не опустела обойма. Все
тридцать пуль вошли в Серегу. А могли бы веером разлететься, догнать в спины