"Фазиль Искандер. Сандро из Чегема (Книга 1)" - читать интересную книгу автора

бессмертна. Вот так же некоторые критики, услышав, что гремят тарелками (не
скажу где) бросаются отгонять сфальсифицированную опасность.
Но я слишком отвлекся. Мой немецкий переводчик Саша Кемпфе, прочитав
"Сандро", вдруг спросил у меня:
-- Эндурцы -- это евреи?
Начинается, решил я, но потом оказалось, что этот вопрос возбуждает
любопытство разных народов. Эндурцев и кенгурцев я придумал еще в детском
саду. Мой любимый дядя хохотал над моими рисунками, где я изображал
бесконечные сражения двух придуманных племен. Потом любимый дядя погиб в
Магадане, а эти придуманные народы всплыли в виде названия двух районов
Абхазии. И теперь (только заткните кляпом рот психопату-психоаналитику) я
скажу: эндурцами могут быть представители любой нации. Эндурцы -- это и наш
предрассудок (чужие), и образ дурной цивилизации, делающий нас чужими самим
себе. Однажды мы можем проснуться, а кругом одни эндурцы, из чего не
следует, что мы не должны просыпаться, а следует, что просыпаться надо
вовремя. Впрочем, поиски и выявление эндурцев и есть первый признак самих
эндурцев. Позднейший лозунг "Эндурское -- значит отлично!" -- ко мне
никакого отношения не имеет.
"Сандро из Чегема" еще не совсем законченная книга, хотя данная
рукопись -- самая полная из всех, которые где-либо и когда-либо выходили.
Хочется дописать судьбу Тали и некоторых других обитателей Большого Дома.
Чегемской жизни противостоит карнавал театрализованной сталинской
бюрократии: креслоносцы захватили власть. Фигура самого Сталина, этого
зловещего актера, интересовала меня давно, еще тогда, когда я ничего не
писал и писать не собирался.
Сталин достаточно часто отдыхал в Абхазии, и поздние, после его смерти,
рассказы людей, видевших и слышавших его (обслуга, охрана и т. д.), -- чаще
всего восторженные и потому разоблачительные, давали мне возможность
заглянуть в первоисточник. Восторженный человек, мне так думается, менее
склонен редактировать свои впечатления, ему кажется, что все было прекрасно,
и потому он простодушнее передает факты.
Представим вечерок в компании. Вдруг гаснет свет. Один из малозаметных
застольцев берет книгу и начинает читать ее в полной темноте. Мы потрясены
этой его особенностью, нас не смущает, что читает он ее все-таки по слогам.
Тогда это называлось железной логикой. Человек так устроен, что загадочное в
его сознании неизменно превращается в значительное. Но продолжим образ.
Компания не просто проводит вечерок, а играет в карты на деньги. И
немалые. Вдруг гаснет свет. Малозначительный игрок (о том, что он видит в
темноте, никто не знает) заглядывает в колоду, а потом при свете выигрывает
игру -- и все кажется нормальным.
А если игра затягивается на годы? А если наш удачливый игрок уже
договорился с директором электростанции и при этом, будучи отнюдь не
глупцом, далеко не всегда выигрывает после световой паузы, а только тогда,
когда предстоит хороший куш?
Короче, когда долго нет света, сова садится на трон, филины доклевывают
последних светляков, лилипутам возвращается как бы естественное право бить
ниже пояса, а новоявленные гуманисты восхваляют Полярную ночь как истинный
день в диалектическом смысле. Культ будущего, этот летучий расизм, как-то
облегчает убивать в настоящем, ибо между настоящим и будущим нет правовой
связи.