"Фазиль Искандер. Разные рассказы (4)" - читать интересную книгу автора

он, перемахнув через забор, спрыгнул возле меня.
Что же случилось? Оказывается, когда мы бежали от сторожа, чувствуя,
что вдвоем мы не успеем выбраться, он сообразил свернуть на чердачную
лестницу и переждать там опасность. И это он успел сообразить за те
несколько секунд, пока мы бежали!
Мне бы в жизни никогда такое в голову не пришло, я как животное мчался
в ту дыру, откуда залез. Вот какой он был, мой давний товарищ Юра
Ставракиди!
Я перечел написанное и вспомнил, что в согласии с лучшими литературными
рецептами необходимо сказать и о некоторых недостатках моего героя,
разумеется, незначительных, не затмевающих, а так, слегка притушевывающих
его светлый облик. Наличие таких небольших, повторяю, недостатков должно
приблизить, очеловечить его облик и даже, может быть, вызвать грустную,
всепонимающую улыбку: мол, ничего не поделаешь, человек есть человек.
Ну, так вот, Юра, в общем довольно хорошо говоривший по-русски, никак
не мог научиться отличать слово "понос" от слова "насморк". Видимо, его
вводила в заблуждение функциональная близость этих понятий, осложненная
некоторым созвучием в духе современной рифмы, о чем Юра, разумеется, тогда
не знал, тем более что тогда она и не была современной.
Я всякими способами пытался закрепить эти слова в его голове так, чтобы
они занимали подобающее им место, но стоило ему тряхнуть головой, как они
выскакивали и путались местами.
- В слове "понос" слышится слово "нос"? - спрашивал я его мирно.
- Да, слышится, - отвечал Юра, честно подумав.
- А насморк связан с носом? - спрашивал я его, воздействуя на него
через логику первичных понятий.
- Связан, - отвечал Юра неуверенно, потому что не знал, куда я клоню.
- Так вот, - говорил я ему, - как только ты произносишь "понос", ты
сразу же вспоминай, что и нос и насморк к нему никакого отношения не имеют.
Но тут хаос славянского словаря накрывал его с головой.
- Тогда почему в нем слышится нос? - спрашивал он, высовывая голову,
и все начиналось сначала.
Одним словом, эта небольшая филологическая тупость не ослабляла моего
постоянного эллинистического обожания друга.

Должен сказать, что Юра любил драться. В те годы все мы любили драться,
но Юра, по естественным причинам, любил в особенности.
Он дрался, защищая собственную честь, или честь греческую, или просто
слабых, или честь маляра, довольно часто честь улицы, реже честь класса. А
то и просто так, когда стороны добровольно хотели определить свою силу,
чтобы потом на генеалогическом древе рыцарства вспрыгнуть на более высокую
ветку или уступить свою.
- Хочу с ним подраться, - бывало, тихо говорит мне Юра, кивнув на
какого-нибудь мальчика. Обычно это новичок, появившийся в школе или в
окрестностях нашей улицы. А иногда это кто-нибудь из старых знакомых,
внезапно выросший или поздоровевший за лето и теперь требующий, даже если он
сам этого не хочет, переоценки своих новых возможностей.
И вот Юра кивает в его сторону, и столько целомудрия и тайного счастья
в его лице, что нельзя им не залюбоваться. Так, вероятно, садовник,
обнаружив в саду досрочно налившийся плод, любуется им, осторожно пригнув