"Фазиль Искандер. Мимоза на севере" - читать интересную книгу автора

играла в одной пьесе секретаршу большого начальника. На сцене у меня было
много пауз, и я должна была делать вид, что увлечена чтением какой-то
посторонней книги и поэтому явно уклоняюсь от своих обязанностей. Это был
такой сатирический ход в пьесе. А я на самом деле в это время читала один
самиздатовский роман. И вдруг во время чтения я так прыснула от смеха, что
страницы рукописи, напечатанной на папиросной бумаге, разлетелись по сцене,
а некоторые даже залетели в партер. Секунду я ни жива ни мертва: если
начальство узнает, что именно я читала, - выгонят из театра.
И вдруг слышу аплодисменты зрителей. Они решили, что я окончательно
распоясалась, что это входило в замысел постановки. Я взяла себя в руки,
собрала разлетевшиеся листки, а из партера мне подали те, что залетели туда.
Я села на свое место и уже как ни в чем не бывало делаю вид, что продолжаю
читать. Никто ничего не узнал. Режиссер решил, что я сымпровизировала эту
сценку достаточно удачно, и просил меня повторить ее, когда мы в следующий
раз будем играть эту пьесу. Но я, конечно, больше ее не повторяла.
Мы посмеялись ее рассказу. Скромность мешает мне назвать автора тогда
подпольного романа. И вдруг в разгар пиршества, когда хотелось воскликнуть:
"Остановись, мгновенье, ты прекрасно!" - подруга Рауля сильно побледнела и
сказала:
- Мне что-то плохо. Я пойду лягу.
Рауль вскочил, но хозяйка дома, опережая его, подбежала к ней и
попыталась помочь ей встать. Но она отстранилась от помощи и встала сама,
бледная, с капельками пота на лбу. Продолжая отстраняться от помощи хозяйки,
она очень прямо и очень твердо вошла в дом. Рауль и хозяйка последовали за
ней. Через некоторое время хозяйка вышла на веранду.
- Дала ей валидол, - сказала она. - Кажется, лучше.
- Она выкладывается на репетициях, как на премьере, - с грустной
гордостью заметил хозяин, - талант прет из нее. Но порой не выдерживает
нагрузки.
Мы еще посидели за столом. Подул предзакатный ветерок, и березы, как
сухопутные ивы, затрепетали струящейся зеленью веток: множество прощальных
косынок. Я как бы про запас полной грудью вдохнул благоухающий воздух и как
бы про запас посмотрел на небо: под высокими перистыми облаками реяла
последняя ласточка.
Я решил узнать, как дела у заболевшей, а потом ехать домой, то ли с
Раулем, то ли одному. Я вошел в комнату, где лежала его подруга. Дверь в нее
была распахнута. Она спала на кровати, укрытая одеялом. Рауль молча сидел у
ее изголовья, погрустневший и как бы еще более погрузневший. Его грузность
сейчас подчеркивала необъятность его терпения.
И вдруг что-то неуместно-комическое я увидел во всей этой сцене. Здесь,
в далеком Подмосковье, он словно вернулся к традициям абхазской народной
жизни. Это у нас называется дежурить у постели больного, а если точнее
переводить, караулить, вероятно, чтобы вовремя остановить его душу, не дать
ей отлететь. Вошла хозяйка и пощупала пульс больной.
- Все в порядке, - шепнула она, - завтра на репетиции будет как
огурчик. Езжайте.
Мы попрощались со всеми, выпили на посошок и пошли к электричке. Я
обратил внимание на то, что влюбленная парочка, сидевшая на скамье, все еще
сидит там в тех же позах, как бы наезжая друг на друга на конях, но кони все
еще никак не доскачут. Расстояние между ними оставалось прежним, но