"Фазиль Искандер. Пастух и косуля" - читать интересную книгу автора

Он обращался к другому пастуху. Опять раздался дружный хохот. Утром
туристы ушли, а пастухи часто вспоминали. эту женщину и, смеясь, говорили
Датуше:
- Как она тебя усекла, Чистюля?!
...Датуша подошел к молодому буку, бросил моток веревки, которую держал
в руке, а потом снял с плеча карабин и осторожно положил его у подножия
бука. После этого он аккуратно распутал веревку, обмотал конец ее за ствол
бука и крепко, тремя узлами, прикрепил ее к стволу. После этого он обхватил
веревку двумя руками и изо всех сил стал тянуть и дергать ее в стороны для
проверки узлов и надежности самой веревки. Веревка была достаточно крепкой,
чтобы выдержать тяжесть его тела. Так ему показалось.
Держа второй конец веревки в руке, он осторожно подошел к краю провала,
скинул его туда и стал медленно, пропуская веревку сквозь пальцы, опускаться
вниз. Двадцатиметровая веревка, телепаясь, заскользила в провал. На полпути
вниз виднелся выступ, он боялся, что веревка застрянет на нем. Когда конец
веревки достал до выступа, он чуть приподнял ее, откачнул и бросил. Конец
веревки обогнул выступ и заскользил дальше. Вскоре вся веревка размоталась,
но конец ее не был виден из-за выступа.
Он подумал: хватит ли ему сил после того, как он спустится по веревке,
снова по ней подняться? Он решил, что хватит, хотя никогда по веревке никуда
не спускался и не поднимался. Но по виноградной лозе метров на пять или
десять он, случалось, поднимался на дерево во время сбора винограда.
Конечно, лоза потолще веревки, она более шершавая, более ухватистая, но зато
здесь можно ногами кое-как опираться о каменистую стену обрыва.
"С Богом!" - мысленно сказал он себе и, сев на край обрыва спиной к
нему, ухватился обеими руками за веревку и стал спускаться, стараясь ногами,
где только можно, упираться в неровности стены, в выемки и камни, торчащие
из нее. Веревка обжигала ладони, и тяжесть собственного тела показалась ему
невыносимой. Он вдруг подумал: не вернуться ли ему наверх пока не поздно? Но
он преодолел малодушие, как всегда в таких случаях, вспомнив колхозного
агронома, которого ненавидел всей душой.
Лет двадцать назад этот агроном, оказавшись два раза в одном застолье с
Датушей, очень плотоядно глазел на его жену. Два раза, а не один раз. Если б
этот агроном так смотрел на его жену один раз, он, вероятно, простил бы ему
это. Но два раза! Он не мог об этом забыть! Правда, агроном был сильно пьян
и городского происхождения и, может быть, даже не знал, что на замужнюю
женщину так смотреть нельзя.
Но Датуша его возненавидел с тех пор. Отчасти, может быть, потому что
тогда никак не мог отомстить агроному или хотя бы оскорбить его словами
презрения. Не убивать же этого ничтожного человечка за его мокрые, грязные
взгляды! Но и оскорбить его в самом застолье не мог, потому что не был
уверен, что и другие заметили эти взгляды. Если бы он его оскорбил, все
поняли бы, за что он его оскорбил. А ему это было неприятно. К тому же по
чегемским обычаям портить застолье скандальной бучей считалось признаком
крайней невоспитанности.
И так эту обиду Датуша с собой и унес, и с годами она нисколько не
затухала. Но и вспоминал он о ней в минуты крайней опасности. А так почти не
вспоминал. Но в минуты крайней опасности он особенно ярко и яростно
вспоминал неотомщенного агронома, и те два застолья вставали перед его
глазами, как одно. При этом уже постаревший агроном (он и тогда был старше