"Фазиль Искандер. Харлампо и Деспина (рассказ)" - читать интересную книгу автора

дело моих обычаев, и мне безразлично, что ты переживаешь по этому поводу.
Тетушка Хрисула и Деспина гостили в Большом Доме иногда неделю, иногда
две. Бывало, по вечерам в кухне или на веранде собирались молодые чегемцы, и
Деспина с удовольствием с ними болтала по-русски или по-турецки, порой
безудержно хохоча шуткам чегемских парней, на что неизменно получала
замечание от тетушки Хрисулы.
Кондрепесо, Деспина! (Не стыдно, Деспина!), говорила она и что-то
добавляла по-гречески, судя по движению ее губ, показывала пределы приличия,
на которые во время смеха может раздвигать губы аристократическая девушка
"аристократико корице".
Деспина быстро прикрывала рот большой загорелой ладонью, но через
несколько минут забывалась и снова закатывалась в хохоте.
Иногда, даже если Деспина и не хохотала, а просто слишком оживленно
разговаривала с каким-нибудь из чегемских парней, тетушка Хрисула снова
делала ей замечание.
Деспина! предупреждала ее тетушка Хрисула и, обращаясь к тете Нуце,
говорила, что Деспина здесь, в Чегеме, совсем отбилась от рук, ошалев от
встречи с Харлампо. Там, в Анастасовке, говорила она, Деспина с чужими
людьми не разговаривает и ее многие принимают за немую. "Какая хорошая
девушка, нередко говорят чужие люди, попадая в Анастасовку, как жаль, что
она немая".
Тут Деспина снова закатывалась в хохоте, и тетушка Хрисула снова
бросала ей голосом, полным укоризны:
Кондрепесо, Деспина!
Харлампо следил за Деспиной со спокойным, сумрачным обожанием, и было
ясно, что в его представлении все происходящее в порядке вещей, что
"аристократйко корице" только так себя и ведет.
Иногда Харлампо, пригоняя коз, возвращался домой с большой кладью дров
и с каким-то неизменным, подчеркнутым грохотом очаголюбия сбрасывал ее с
плеча у кухонной стены (сбросить явно можно было и помягче), а тетя Нуца,
где бы она ни была в это время, благодарным эхом отзывалась на этот грохот:
Пришел наш кормилец!
И подобно тому, как Харлампо, сбрасывая дрова, подчеркивал грохот
очаголюбия, чтобы его приход был слышен во всем доме, так же тетя Нуца
громким голосом добрасывала до Харлампо свою преувеличенную благодарность.
Во время пребывания тетушки Хрисулы и Деспины в Большом Доме Харлампо
этот грохот очаголюбия доводил до верхнего предела. Он сбрасывал дрова, не
только не наклоняясь, как обычно, но теперь даже и не заходя на кухонную
веранду, а лишь дойдя до нее, сильным толчком плеча дошвыривал тяжелую кладь
до кухонной стены.
Обычно после этого Харлампо озирался и, поймав глазами тетушку Хрисулу,
через нее, как через передаточную станцию, отправлял отцу Деспины свой
незатухающий, свой сумрачный укор.
О, патера, иногда при этом выклокатывало из него.
Деспина, тихо говорила тетушка Хрисула, несколько подавленная этим
грохотом очаголюбия Харлампо, справедливостью его укора и, может быть, самой
своей ролью передаточной станции, полей Харлампо.
Деспина быстро отправлялась на кухню и выходила оттуда с полотенцем,
перекинутым через плечо, с мылом и кувшинчиком с водой.
Харлампо стягивал с себя рубашку и, оставаясь в майке, обнажал могучие