"Дарья Истомина. Торговка " - читать интересную книгу автора

что она практически вся криминально-браконьерская, незаконно добытая. И
попахивает не штрафами, а статьей.
Года два назад Галилей сказал мне, что ресторан "Савой", где у него
среди экспедиторов есть свой человечек, не принимает на свою кухню партию
левой черной "грязи" и я буду дурой, если ее не перехвачу. Возле ресторана
меня ждал хозяин товара - крохотный старичок-боровичок в яркой японской
куртке, бейсболке с надписью "Ай лав "Спартак" и красных спортивных штанах с
лампасами, заправленных в резиновые сапожки. У него была веселая, как у
садового гномика, смугловато-румяная, изморщиненная в глубокую сеточку
мордочка с пухлыми щечками, совершенно белые седые бровки, под которыми в
узеньких щелочках прятались смеющиеся любопытные, как у младенца, глаза.
Реденькие седые же усишки свисали над уголками его растянутого в вечной
улыбке рта, как кончики обгрызанных кисточек. Старичок будто прямо из
кукольного спектакля театра Образцова выскочил, из какой-то восточной
сказки. Но у куколки этой на руке поблескивали платиновые часики "Роллекс",
а за спиной маячила безмолвная фигура величиной со шкаф, с неподвижной и
мрачной, как окорок, мордой. У тротуара стоял причаленный черный джип с
наворотами.
- Я дедушка Хаким, - представился он.
Икра была в этом самом джипе, упакована по-дурацки, в трехлитровые
склянки из-под огурцов, и ее было не очень много, но заработала я в тот раз
на перепродаже прилично.
Если бы не дедушкин облом с рестораном, я бы этой икры сроду не
увидела. С такими, как я, мелкопузыми, дед Хаким дела обычно не имел.
И вот теперь ни с того ни с сего он меня вспомнил. По старой памяти. Но
я ошиблась. Дело было не только в старой памяти. Правда, я поняла это
слишком поздно.
Я как раз ставила чайник по новой, когда через задние двери в лавочку
без всякого стука вошли три совершенно гнусные персоны в одинаковых турецких
черных кожаных пальто до пят, которые шелестели, как змеиная кожа, и, не
обращая никакого внимания ни на Рагозину, ни на меня, ни на Трофимова,
уставились на бочку с икрой. Поздние гости были словно отштампованы под
одним прессом - одинаково здоровенные, одинаково горбоносые, одинаково
наглые. Но все-таки главный среди них выделялся. Он был в лайковых
перчатках, а остальные двое. - голорукие, со здоровенными, как лопаты,
лапами; те были в густой неряшливой щетине, а он лоснился синими, хорошо
пробритыми, хотя и бугристыми от залеченных чиряков щеками. Плюс ко всему он
был в прекрасной шляпе, в классных притемненных очках в тонкой золотой
оправе, и если бы не его вопросительно-злобный шнобель, он был бы даже
хорош. Лица были, естественно, очень южного разлива.
Я и охнуть не успела, как главный стянул перчатку, сунул палец в бочку,
подцепил несколько антрацитовых икринок, внимательно рассмотрел их,
передвинувшись под лампочку, свисавшую с голого провода посередине лавки,
удовлетворенно кивнул, потом, чмокая и прикрыв глаза, попробовал икорку на
вкус и наконец убежденно заключил:
- Это их посол. Совершенно новая партия...
- Будем отбирать? - почти безразлично сказал один из ассистентов.
- Нет, - покачал головой вождь. - Это грубо. Он должен заплакать
крупными слезами. Ему должно быть очень жалко, что он такой нехороший и
непослушный малчик!