"Петр Верещагин. Слово убийственной силы" - читать интересную книгу автора

врагов на салат - наш человек, наш, но при чем тут боги?..
Жрецы это понимают лучше всех и не скрывают от хранителя архивов
пагубности такого нарушения. Если народ сочтет, что владыка, богорожденный
царь, лугаль отличается от простых смертных только титулом - этого титула
весьма скоро не станет, как не станет и царя...
Удрученный, дабир отправляется в странствия, послушать чужеземных
мудрецов. Не только от дурной головы ногам горе, от умной тоже случается. Он
спрашивает совета у горных мудрецов, у пустынных отшельников и духов
тростниковых плавней, но ответа нет.
А шестая луна уже на исходе...
Хранитель архивов возвращается в родной город, решив: паду лугалю в
ноги и расскажу обо всем, а там пусть казнит или милует. Он готовит
завещание, прокатывает по влажной глине резной цилиндр семейной печати и
зовет соседей как свидетелей. Те послушно оставляют на табличке оттиски и
уходят, и только последний спрашивает:
- Что такого стряслось, сосед? Больным ты не выглядишь, так зачем
готовишься умирать прежде времени?
Писец столько раз уж рассказывал свою печальную историю, что не все ли
равно, одним больше, одним меньше... Сосед - простой горшечник, что он может
знать, чем он может помочь?
А тот, выслушав, кивает: да, друг, нелегкая тебе досталась задача, и
ведь если предки что и знали - все знания их тут, у нас под ногами, ведь и
мы, и они созданы богами из глины и в глину уходим...
Полночи дабир ходит из угла в угол.
Утром, надев парадные сандалии и чистую накидку, отправляется к царю.
- Ну как, отыскал нужные слова? - интересуется владыка. Он сегодня в
хорошем настроении, не как тогда.
"Может, повиниться, наверняка же простит..." - мелькает мысль.
Но потом с языка слетает заготовленная ночью речь.
Лугаль велит всем удалиться, приказывает хранителю архивов взглянуть
ему прямо в глаза. Писец чувствует себя так, словно на него взирает лев,
который думает: сейчас съесть добычу или дать ей отбежать на два шага, - но
теперь уже деваться некуда.
- Покажи мне эти слова, - требует владыка.
Тростниковое перо чертит недлинный узор клинышков. Чертит - на табличке
из мягкой глины, вылепленной из плоти и мудрости предков. Царь читает,
шевеля губами, потом задумчиво глядит на писца.
- Нет в этом слове силы, что должна быть.
- Есть, о повелитель, только слово надо правильно написать... - И
хранитель архивов объясняет, как - правильно. - После царь скажет написанное
вслух, и слово обретет убийственную силу.
- Если ты лжешь, я прикажу содрать кожу с тебя и твоих сыновей.
- Жизни наши в деснице твоей, повелитель.

...Сотни тысяч, миллионы, десятки миллионов кирпичей для нового
зиккурата замешивают в ямах и обжигают в очагах. Десятки, сотни, тысячи рук
укладывают их ряд за рядом, уступ за уступом. Десятки, сотни, тысячи ковшей
вонючей асфальтовой смолы скрепляют ступенчатую башню - все основательнее,
все прочнее.
Сотни, тысячи, десятки тысяч голодных голосов разносится над страной.