"Юлия Иванова. Дверь в потолке" - читать интересную книгу автора

потом отправимся пешком до Белорусского вокзала, где мама с отчимом и
одномесячной Надькой снимали крохотную комнату. Толпа понесет нас, как
река, - можно будет просто поджать ноги - не упадешь.
В комнатке умещалась только кровать, на которой мы переночуем
вчетвером, бельевая корзина для сестры, застланная вместо пеленок газетами,
и школьный столик, на котором отчим напишет свой первый роман. Стул, когда
укладывались спать, пришлось подвесить на гвоздь в стене.
В июле сорок пятого мне подарят на день рождения роскошную немецкую
куклу с пепельными волосами и в белых туфельках, - тогда на рынке было много
трофейных вещей. Кукла стоила восемьсот рублей, а полбуханки хлеба - сорок
пять. Цены я буду помнить все и на все - с того первого похода на рынок.
Мама с отчимом приедут меня тайком повидать и в августе сорок пятого,
устроят пикничок на берегу канала. Она будет в шелковой цветастой кофточке,
очень красивая и веселая. На разостланном байковом одеяле будут бутерброды,
яблоки и бутылка вина, заткнутая тугой пробкой, потому что постоянно падала.
Взрослые будут говорить все время про атомную бомбу, которую американцы
сбросили на Хиросиму, о том, что теперь жди новой войны. Но бабушка,
"сверкнув очами", заявит:
- Да есть она и у нас, бомба. А нет, так завтра будет, еще похлеще.
Поди, у самого в Кремле уже последнюю гайку привертывают...
И отхлебнет прямо из горла никак не желающей стоять бутылки. Все
поймут, о ком речь, как-то сразу успокоятся и заговорят о Надьке,
оставленной на попечение перебравшейся в столицу бабки Лели. Мол, надо
срочно снимать на зиму угол в Подмосковье, потому что в комнате на
Белорусской нет места; а отчиму - поскорей заканчивать роман, так как нет
денег. И что делать нам с бабой Ирой, если папа надумает жениться?
Жениться отец надумал через три года, а до того все приводил невест на
смотрины - мне и бабушке. Своих студенток и аспиранток, одну краше и моложе
другой. В доме у нас стали частыми шумные застолья, меня сажали за общий
стол, несмотря на бабушкины протесты. Кандидатки наперебой пичкали меня
сладостями, помогали делать уроки, чтоб "замолвила словечко". Женщинам отец
по-прежнему нравился, хоть и катастрофически лысел. Я наглела, привыкая быть
в центре внимания, пыталась, не имея ни слуха, ни голоса, петь, а однажды
под шумок нализалась сладкого "Спотыкача" и буянила.
Я не понимала, почему вдруг среди общего веселья папа вдруг прибегал в
нашу с бабушкой комнату и плакал на ее груди, и она тоже роняла слезинки на
его лысеющую голову. Наверное, он все же очень любил маму, несмотря на ту
злосчастную губную помаду.
Повезет ему лишь с третьей женой, интеллигентной симпатичной
ленинградкой, все бросившей ради тогда уже начисто обобранного дамами и
лысого библиографа "марксизма-ленинизма". И родит ему сына Гришу. А мне -
брата.
Вторая жена была, кстати, тоже симпатичной, похожей уже не на Любовь
Орлову, как мама, а на Жанну Прохоренко. И пела замечательно, но по
характеру оказалась сущей мегерой. Первой жертвой стала моя бабушка,
которая, впрочем, тоже спуску не давала, отец метался между ними, пробовал
мирить, защищал меня, хотя лично на меня нападок не было - просто я
бросалась на защиту бабушки. Потом началось между "молодыми" открытое
противостояние с метанием посуды и холодного оружия в виде ножей-вилок.
Когда отец в очередной раз схватился за бабушкины портновские ножницы (в