"Всеволод Иванов. Когда я был факиром" - читать интересную книгу автора

вновь его вставить на прежнее место. Вот это, понимаю, сбор... будет!
- До глаз я еще не дошел, - ответил я мужественно, - но я могу
безболезненно прокалывать руки; грудь, щеки стальными дамскими от шляп
шпильками, подвешивать на них гирьки до трех фунтов.
- Чего ж вы не говорили раньше?
- У меня шпилек нет.
- Достанем. У наших актрис. Как же вы, - спросил он не без уважения, до
шпилек дошли, а до глаз не можете? - Он вздохнул. - Впрочем, на все наука и
время.
И вот почему хозяйка читает громадную афишу. По этой афише мне, старому
и хитрому индусу, вменяется в обязанность: "глотать горящую паклю, шпаги,
прыгать в ножи и прокалывать безболезненно свое тело дамскими шпильками,
подвешивая на оные гирьки до трех фунтов весом". Должно было еще в афише
значиться, что я беру раскаленное железо голыми руками, но такового опыта я
не мог проделать. Подвела "Черная магия" Холмушина. Там говорилось, что
нужно натереть руку яичным желтком, смазать клеем и посыпать "одной частью
крупно истолченного порошка осолодки". Я так и сделал в точности. Затем
накалил легонько самоварные щипцы и приложил к ладони. В комнате запахло
горящим мясом, и хозяйка прибежала на мой вопль. Я мочил руку в простокваше.
Хозяйка, поджав тощими руками живот, соболезнующе смотрела на меня и на
испорченную простоквашу. Мне тоже было жаль простоквашу. Я был голоден и
думал с презрением, что только наружные и внезапные мои страдания заставили
хозяйку пожертвовать мне простоквашу.
Один раз в три дня меня кормили обедом в монастыре, что стоял над
зеленым Тоболом. Были в монастыре зеленые колокола и откормленные сизые
голуби, на которых облизывались кошки и я. Между прочим, все, что я видел
тогда, мне хотелось съесть или выменять на съедобное. Монах, наливавший мне
в деревянную чашку постных щей, спросил:
- Занозил, что ли? - и добавил с любовью: - Не из плотников?
- Итальянская гангрена, - ответил я с пересохшим горлом.
Монах умилился глазами. От жалости и от удивления дал мне лишний ломоть
хлеба.
- В Италии-то, - сказал он с презрением и любопытством, - совсем,
говорят, нету деревянных домов?
- Окончательно, - подтвердил я, - камень и вулканическая лава.
- Выходит, - спросил он с легким страхом, - там и плотников нету?
- Тебя как зовут-то? - спросил я.
- Евсей в пострижении буду.
- Плотник, что-ли?
Монах обрадовался, положил мне еще ломоть. Подобрал полы подрясника с
замасленной скамьи.
- Как же, как же... пермской я, пермской. У нас там все святители кельи
рубили! Христос ведь тоже плотником был.
Евсей низко наклонился ко мне, сунул еще ломоть и тихонько спросил:
- Ты вот книги поди читаешь: потому - очки. А не прописано там
где-нибудь, действовал Христос фуганком или топором все чесал?
Я промолчал, а после обеда Евсей отозвал меня в сторону, к монастырским
воротам, где выли слепцы и ерзались жирные голуби.
"Поди, парень, - подумал я, - ты и в бога не веруешь?"
Я был сыт, весел, тайное звание факира выпрямляло мою жизнь, я часто