"Г.М.Иванова. История ГУЛАГа, 1918 - 1958 " - читать интересную книгу автора

довольно много. "Но вполне естественно, - писал историк, - что ее публикации
были совершенно бессистемны и крайне несовершенны технически. Печатали все
"интересное", не спрашивая, откуда это взялось; да и как было прове-16 рить
происхождение рукописи, привезенной в кармане случайным путешественником? С
научной точки зрения изданные за границей тексты не имеют никакого значения;
вся их ролв сводилась к воспитательному влиянию на русскую интеллигенцию
прошлого века"4. Аналогичная ситуация сложилась и в отношении истории
изучения советских лагерей. Разница заключалась лишь в том, что рукописи в
течение десятилетий привозили не путешественники, а те, кому удалось либо
бежать, либо нелегально эмигрировать из Советского Союза. Конечно, эти
"интересные" тексты, переданные за границу часто с риском для жизни, были
далеки от воспитательных задач, иногда они носили характер откровенного
запугивания неискушенного читателя. Публикуя рукописи о советских
концлагерях, разные авторы в разные годы преследовали далеко не одинаковые
цели, не было единодушных оценок и у западных читателей. Как отмечал И.Л.
Солоневич, один из наиболее известных "беглецов" и непримиримых противников
советского строя, "свидетелям, вышедшим из Советской России, читающая
публика вправе несколько не доверять, подозревая их, и не без некоторого
психологического основания, в чрезмерном сгущении красок"5. Эту же мысль
неоднократно повторяли и другие эмигранты в течение многих последующих лет.
Французский исследователь Пьер Ригуло, выступая в мае 1993 г. в Москве
на Второй международной конференции "Сопротивление в ГУЛАГе", с горечью
сообщал: "После смерти Сталина вернувшиеся французы пытались создать
ассоциацию, которая донесла бы реальную информацию о сталинских лагерях. Но
их никто не слышал и никто не хотел услышать"6. А.А. Авторханов, сталкиваясь
многократно с недоверием западных читателей, с возмущением писал в первой
половине 1980-х годов: "Запад был настолько одурманен коммунистической
дезинформацией, что он не верил нам, эмигрантам из Советского Союза, нашим
устным и письменным свидетельствам о творящемся у нас на родине. Когда живые
свидетели из "второй" эмиграции (...) приводили ужасающие факты массового
террора, то западные "прогрессисты" объявили все это "легендами" обиженных
Сталиным бывших советских граждан"7.
Мировое общественное мнение действительно довольно долго отказывалось
верить многочисленным сообщениям о советских концлагерях - слишком
неправдоподобным казалось все то, о чем свидетельствовали участники и
очевидцы событий. Тем не менее публикации на эту тему регуляр-
но появлялись в Европе и Америке и не только в эмигрантской печати. Как
писал в 1936 г. Солоневич, "тема о концентрационных лагерях в Советской
России уже достаточно использована (...) использована преимущественно как
тема "ужасов" и как тема личных переживаний людей, попавших в концлагерь
более или менее безвинно"8. Его самого лагерь интересовал с той точки
зрения, что "в лагере основы советской власти представлены с четкостью
алгебраической формулы". Исходным методологическим пунктом, от которого
отталкивался Солоневич в своем исследовании советской лагерной системы, было
убеждение, что "ничем существенным лагерь от "воли" не отличается (...) Все
то, что происходит в лагере, происходит и на воле, - и наоборот. Но только в
лагере все это нагляднее, проще, четче"9. Эта концептуальная установка
впоследствии была воспринята многими из тех, кто писал о лагерях. В ГУЛАГе
авторы публикаций видели слепок, зеркальное отображение создавшего его
государства. "После первых месяцев лагеря я пришел к окончательному выводу,