"Юрий Иваниченко. "Чистое небо"" - читать интересную книгу автора

быстро перехватил сухое запястье - есть пульс. Неровный, слабый - но есть.
- Вы меня слышите, дядько Панас?
- Ты же молчишь, - тихо сказал Чумак, - все вы молчите. И делаете...
- Надо вызвать врача. Вы не двигайтесь...
- Хочешь дешево отделаться? - глаза Чумака по-прежнему были полузакрыты
веками, но теперь в них угадывался холодок. А может, злость. Но все равно
Сергею стало жаль этого человека, тяжело, быть может - смертельно
больного. Одержимого... Конечно, Панасу Михайловичу выпало страшное:
потерять единственную дочь и жену. Разве можно удивляться, что он потерял
рассудок? Разве можно удивляться, что пришла к нему потребность остановить
беду... А беда в его пылающем разуме оказалась связана с Установкой...
Разве сам Сергей, случись вдруг такое...
"Нет! - поднялся из глубины сознания протест. - Только не _такое_! Что
угодно - стыд, суд, наказание - но только со мною, не с ними... Только -
ради их благополучия, только - чтобы они поняли и простили...".
- Панас Михайлович, не думайте: я в самом деле хочу вам помочь. Вы
серьезно больны...
Афанасий Михайлович кивнул, но тут же, видимо, собравшись с силами,
выпрямился и отчеканил:
- Твоя дочь еще не больна. Может быть, еще успеем... Ситуация должна
быть еще обратимой. Понял?
- Да, да, понял, - кивнул Сергей, успокаивая Чумака, - но я должен вам
помочь...
- Себе помоги, - бросил Афанасий Михайлович и резко высвободился, -
себе и дочери. Приготовься посмотреть ей в глаза, когда _начнется_...
- Нет! Этого никто не может знать! - закричал Сергей.
- Я знаю, - с пророческой убежденностью сказал Афанасий Михайлович,
будто загораясь изнутри. - Я _шестерым_ предсказал. Всем шестерым в нашем
поселке.
"Но в поселке было семь случаев гемосольвии!" - хотел крикнуть Сергей,
- и вспомнил: _первой_ была Оксана, дочь Панаса Михайловича.
Несколько секунд они молчали, напряженно глядя друг на друга. А за
широкими окнами светало, и уже можно было различить скалистый мыс,
уходящий в море, белые барашки наката, извечно бьющего у берега. Скоро
будут видны ленивые водовороты над водозаборником, далеко слева, и упругий
водяной бугор далеко справа, там, где вырывается из невидимого жерла
отработанная вода.
- Рано или поздно все вернется в Океан, - сказал Чумак _разумным_
голосом, - только между "рано" и "поздно" лежит смерть.
- Не в этом дело, - отозвался Сергей, и собственные слова показались
ему идущими издалека, - мы можем и не знать, _отчего_, за какое действие
приходится расплачиваться.
- Те шестеро... Я их предупреждал, - заговорил Чумак, - они поверили,
да только что могли поделать? А Ковалев - он мог, он на Установке
работает, да не захотел. Было еще не поздно - а не захотел поверить. А
обратной дороги нет.
Глаза Чумака вдруг потускнели; он прервал себя на полуслове и забился
вглубь кресла, будто старался отодвинуться от какой-то опасности.
Воцарилась пауза, и в ней собственные мысли - может, неожиданные, а может,
закономерные, - показались Острожко как бы звучащими: