"Ивановъ-Разумникъ. О смыслъ жизни " - читать интересную книгу автора

покорилъ протестъ разума пережитку чувства, увъровалъ въ объективный смыслъ
жизни и бросилъ въ небо горько-покорныя слова:

" - Я - върю.

Безъ отзвука потерялся въ пустынъ неба и частыхъ колосьевъ этотъ
молитвенный вопль, такъ безумно похожiй на вызовъ. И точно кому-то возражая,
кого-то страстно убъждая и предостерегая, онъ снова повторилъ:

- Я - върю"...

И четыре года спустя, когда горе и зло все тяжелъе и тяжелъе давили
его, онъ еще разъ произнесъ эти же слова надломленнымъ, придушеннымъ и
глухимъ голосомъ, голосомъ великой безпрiютности, и попрежнему угроза и
молитва, предостереженiе и надежда были въ этомъ голосъ измученнаго жизнью
человъка (II, 107 и 114). И когда у него родился другой сынъ, долго жданный,
желанный, и оказался злымъ, грязнымъ и прожорливымъ идiотомъ, то и это новое
испытанiе не сокрушило еще души Василiя Фивейскаго: онъ продолжалъ върить въ
Бога, но лишь все чаще и упорнъе погружался въ свои думы - "думалъ о Богъ, и
о людяхъ, и о таинственныхъ судьбахъ человъческой жизни"... Но оглянувшись
вокругъ себя, онъ увидълъ такую массу неизбывнаго человъческаго горя, такое
потрясающее равенство всъхъ передъ гибелью и зломъ, что душа его не
выдержала, и надломилась безхитростная въра въ сочетаемость понятiй Бога и
зла. Онъ началъ смутно прозръвать какую-то "огромную правду о Богъ, и о
людяхъ, и о таинственныхъ судьбахъ человъческой жизни. Началъ чувствовать ее
о.Василiй и чувствовалъ ее то какъ отчаянiе и безумный страхъ, то какъ
жалость, гнъвъ и надежду. И былъ онъ попрежнему суровъ и холоденъ съ виду,
когда умъ и сердце его уже плавились на огнъ непознаваемой правды, и новая
жизнь входила въ старое тъло"... Безмърная жалость къ земнымъ страданiямъ
людскимъ расплавила умъ и сердце Василiя Фивейскаго; онъ холодълъ отъ ужаса
при мысли о той безднъ человъческаго горя, которое настигло не одного его, а
является удъломъ всъхъ и каждаго. "Когда я подумаю... сколько вокругъ насъ
страданiй безцъльныхъ, никому ненужныхъ, даже никому неизвъстныхъ - я
холодъю отъ ужаса", - такъ говоритъ Липа въ позднъйшей драмъ Л. Андреева
("Савва"); Василiй Фивейскiй этого не говоритъ, но мы знаемъ, что именно эта
мысль гнететъ его душу. "Господи! Быть такимъ всемогущимъ"... - говоритъ
Липа, - и терпъть страданiя людскiя! Эта же мысль расплавляетъ душу Василiя
Фивейскаго; на этой почвъ подготовляется его разрывъ съ Богомъ, во имя
мiрового зла.

Сцена исповъди Семена Мосягина является въ этомъ отношенiи одной изъ
центральныхъ сценъ всего разсказа. Мосягинъ раскрываетъ на исповъди попу всю
свою жизнь, такую простую и безсмысленную, обыкновенную и нелъпую, "словно
самъ строгiй законъ причинности не имълъ власти надъ этой простой и
фантастической жизнью"... Онъ постоянно голоденъ, голодаетъ и его семья;
ничто ему не удается; помощи ждать неоткуда.

" - Чего же ты ждешь? - спрашиваетъ Василiй Фивейскiй.

- Чего жду-то? А чего-жъ мнъ ждать?..