"Ирина Измайлова. Троя ("Герои Троянской войны" #1) " - читать интересную книгу автора

рядом со своим письменным столом, размерами и мощью более всего напоминающим
БТР. Стол был девятнадцатого века, резной, многоящиковый, со "вторым
этажом", снабженным множеством полочек и ящичков, с выползающей из-под
верхней крышки гибкой деревянной шторой, которая могла при надобности
закрыть всю верхнюю часть и саму столешницу, покрытую не красным и не
зеленым, а изысканным фиолетовым сукном. Бронзовый с мрамором чернильный
прибор, готовальня из натуральной кожи, ампирный подсвечник, в который был
очень ловко вделан провод и вставлена лампа, бюсты Платона, Геродота и
Ломоносова, стопка книг в возрасте от девяноста до ста пятидесяти лет,
часы-хронометр, пепельница черного мрамора... Среди всего этого логически
взаимосвязанного хаоса сумасшедшим вторжением времени выглядел компьютер.
Его клавиатура дерзко светлела на толстом стекле, лежащем поверх сукна, а
из-под нее выглядывали фотографии покойной жены Александра Георгиевича и его
дочки, снятой с мужем и сынишкой на белоснежной лестнице Алупкинского
дворца. Монитор тускло косился на стоящего рядом Геродота.
Стол был главной доминантой просторной комнаты. Но сейчас главнее был
кирпичный камин, потому что он горел, и сполохи пламени, играющие прямо за
спиной профессора, делали его фигуру, обтянутую темным свитером, загадочной
и фантастической.
Александру Георгиевичу было шетьдесят два года, но он казался моложе, и
вообще облик его был далек от классических профессорских стандартов. Он не
был ни тучен, ни сухощав, но ладно и хорошо сложен, довольно высок, но не
долговяз. К тому же не носил ни усов, ни бородки, ни бородищи, а был гладко
выбрит, и его седые густые волосы были подстрижены коротко и ровно, скорее
как у спортсмена, а не ученого. Даже очки он надевал только когда в них
возникала крайняя необходимость. Зато (и это было уж точно по-профессорски)
он курил трубку, шикарную, вишневую, старой, хорошей работы. Был у
Александра Георгиевича и кот, тоже вполне профессорский, черный, большой,
длинноусый, гордо носивший прозаическую кличку Кузя.
Профессор вот уже шесть лет жил за городом, но свой кабинет в
загородном доме обставил точно по образцу городского. Только прежнюю
кафельную печь заменил камин.
- Так какой это, по-твоему, век, а, Миша?
Голос у Каверина был тихий, но звучный и какой-то очень молодой.
Бывало, он звонил Мише по телефону, в старые времена, когда Ларионов жил с
матерью, и та кричала: "Миш! Тебя какой-то парень спрашивает!"
- Век... - Миша смутился. - Я датировал пергаменты веком пятым до нашей
эры...
- Ничего подобного!
Глаза профессора сверкнули, он так и подскочил на стуле.
- Ты не побоялся датировать его этим периодом, хотя видел, что
пергаменты выглядят новенькими. Сомневался, но датировал. И ты ошибся.
- Подделка? - со смешанным чувством отчаяния и сомнения воскликнул
Ларионов.
- Да нет же! - крикнул Каверин, - Нет. Только это не пятый век и не
шестой. В то время уже ничего подобного написать не могли. Ты прав, тогда
ничего не писали. Это памятник подлинной крито-микенской культуры, и создан
он, очевидно, в двенадцатом веке до нашей эры, то есть непосредственно после
событий, в нем описанных.
У Михаила закружилась голова.