"Борис Васильевич Изюмский. Тимофей с Холопьей улицы (Историческая повесть) " - читать интересную книгу автора

Дома Тимофея ждало тяжкое горе: неделю назад был убит у моста
неведомыми злодеями отец. Соседи говорили: "Нечисто это, не иначе, стал он
кому-то поперек". Незадолго до гибели отец Тимофея схлестнулся на улице с
Нездой, крикнул ему: "Без стыда лица не износишь!" Грозился вывести на
свет лжу какую-то. Но об этом соседи Тимофею не рассказали. Зачем
подозрением сердце ему ранить. Может быть, Незда тут и ни при чем.
Тимофей потерянно бродил по опустевшей избе, наполненной с детства
знакомыми запахами дубленой кожи, воска, извести, в которой мокли шкуры, -
отец делал ремни и переметные сумы. Об отце вспоминал как о человеке
добром, справедливом. Правда, и вспыхивал он легко, как сухой трут, но
никогда не носил камня за пазухой и, выложив все, что думал, чем был
недоволен, сразу успокаивался и уже виновато поглядывал, словно сетуя:
"Эх, опять не сдержался".
В свободные часы любил отец вырезать из дерева фигурки людей,
животных, целые сценки: то охоту на лося, то медведя, пляшущего в
окружении медвежат. Тимофей завороженно сидел где-нибудь рядом, боясь
шевельнуться, громко дышать, и, не отрываясь, глядел на это рождение чуда
из простой деревяшки.
А сколько диковинных сказок, поверий знал отец! Бывало, в зимнюю
стужу привалится Тимофей к нему на лавке под полушубком и слушает тихий
рокот отцовского голоса, а тот рассказывает: как построили Новгород, как
прогнали князей на Рюриково городище, как друг отца, мастер Петрович,
расписывал стены Спаса и, не боясь гнева князя Ярослава, сделал все
по-своему.
"Что ж, - думал сейчас Тимофей, перебирая колодки, - лишнее продам, а
сам наймусь подмастерьем к Есипу".
Сосед Есип тоже был кожевником, славился умением вырабатывать сафьян
из козьей кожи, давно дружил с отцом Тимофея.
Во время этих размышлений Тимофея вошел бирюч, кратко сказал:
- Незда кличет.
Тимофей накинул легкий опашень, заломил изрядно порыжевшую от
непогоды шапку, подумал, усмехнувшись: "В брюхе солома, а шапка с
заломом", - и отправился к посаднику.
Шел широким, решительным шагом, немного отбрасывая назад и за спину
правую руку, вскинув голову.
Вечерело. Между туч проступили розовые полыньи, пролегли чистые
желтые разводья. Софийские купола затерялись в синеве, белые стены
прочертили желтизну. Волхов был спокоен, и лишь временами легкий ветерок
едва заметно рябил его ширь. Но вот розовые полыньи растеклись по небу, и
тогда в синеву реки вплелся розовый отблеск и софийские купола тенью легли
на Волхов.
Снова Тимофей на своей Холопьей улице! В походе, стоило закрыть
глаза, представлял царапины на ее частоколах, резные украшения на крышах,
на повороте - дубок в молодой листве. Даже выбоину мостовой, выщербленное
бревно, что пора сменить, знал и видел издали, как едва приметную морщинку
на лице матери.
Холопья улица! Сколь ног пробежало по тебе, торопясь на вече, сколь
раз выгорала ты дотла, чтобы снова отстроиться. В каждой избе здесь своя
судьбина, свое счастье и горе - больше горя, чем счастья...