"Светлана Ягупова. В лифте (Авт.сб. "Ладушкин и Кронос")" - читать интересную книгу автора

телефонную трубку.
Оптимистично и громко, так, что услышали все, трубка сказала голосом
лифтерши:
- Небольшая поломка. Потерпите немного, сейчас пошлем за мастером.
- Для чего же, пардон, вы тут юбку протираете? - вспылил Лобанов, четко
увидев в темноте вечно снующую спицами тетю Дашу с мелко завитыми
кудряшками на лбу.
- Не хамите, - с достоинством огрызнулась трубка и прежде, чем
замолчать, не без ехидства заметила: - Вам сейчас расстраиваться никак
нельзя - поднимется давление, а помощь срочно оказать не сможем.
Лобанов отшвырнул трубку, и Январева, нащупав ее, повесила на рычаг.
Присутствие телефона несколько успокаивало Ирину Михайловну, стирая
тревожное настроение от неожиданной ситуации. И все же было не по себе.
- Оказывается, не очень приятно висеть между небом и землей, -
проговорил Петушков.
- А ты думал? - усмехнулась Январева. - Это тебе не интервью в
"Сладкоежке" брать.
Все неодобрительно промолчали. Речь шла о том, что младший редактор
рекламного бюро Петушков захотел выступить в газете и пошел в коллектив,
где работала его родная сестра, то есть в кондитерский магазин. Укол
Январевой означал, что о конфетах писать, конечно, веселее, чем о навозе,
что хорошо бы Петушкову попробовать себя на более трудном материале. Чтобы
замять неловкость, она с лисьими нотками в голосе призналась Петушкову,
что не ожидала в день своего четвертьстолетия получить такой сюрприз, как
застрявший лифт.
- Где ты там, Аллочка, поздравляю, - встрепенулась Ирина Михайловна. -
Совсем вылетело, что у тебя праздник. - И она собралась обнять Январеву,
стоявшую, как ей казалось, совсем рядом, но наткнулась на влажный плащ
Петушкова.
- Это я, - сказал Петушков тихим голосом. - Я тоже, Алла, поздравляю
тебя. - И стеснительно добавил: - Пусть это банально, но от всей души.
- Нашли время и место для поздравлений, - Лобанов завозился с
портфелем, доставая газету вместо веера, - как-то сразу стало душновато.
- Тогда, может, планерку проведем? - с ехидцей предложила Январева.
- Не язвите. Неизвестно, сколько нам сидеть в этой клетке. Возможно, и
для собрания времени хватит. - Прислонившись к стенке, Лобанов замахал
газетой, как веером, с неудовольствием думая о том, что надо бы
успокоиться, кажется, он ведет себя нервозней всех. Так не годится,
все-таки он здесь старший по возрасту и положению. Вон уже и под ложечкой
сосет, как это было давным-давно, в какой-то иной жизни, когда он,
худенький, большеглазый мальчик, лез под кровать или бежал в бомбоубежище,
потому что над городом гудели вражеские самолеты, и это означало, что
будут рваться бомбы, и на тебя может рухнуть стена, как рухнула на Витьку
Панченко, с которым часто играл в подъезде в орла-решку. Слава богу,
сейчас никаких самолетов, а все равно как-то жутковато.
- Вдруг грохнемся, а? - будто подслушала его Январева.
Впрочем, это было нехорошей, потайной мыслью каждого, и оттого, что она
вдруг прозвучала, материализовалась в слова, по кабине будто прошел
сквознячок.
- Я запрещаю, слышите, запрещаю разводить тут всякие антимонии и