"Николай Яковлев. 1 августа 1914 " - читать интересную книгу автора

повсюду: около Маклакдва, около Астрова, даже около Шульгина: он звал его в
ложу, но Шульгин ( как и Мельгунов) отказался от чести". А на С. 267,
вернувшись к моей книге, утверждает: "Разговор Яковлева с Шульгиным никакого
интереса не представляет: Шульгин никогда не был масоном, а Яковлев -
историком. Но не за это, а за другие грехи советская критика обошлась с ним
жестоко ". Я, разумеется, никогда не утверждал, что Шульгин - масон, но
темперамент-то Берберовой каков! И как внимательно следила Н.Н. Берберова за
словесными упражнениями И.И. Минца!
Хотя ее книгой я отлучен от истории, в данном случае русского
масонства, дерзну все же сделать попытку определить его роль в событиях
1914-1917 гг. в России. Гнев Берберовой в известном смысле, пожалуй, слишком
эмоциональный, взявшей в союзники примерно своего ровесника - академика
Минца, в значительной степени коренится в условиях ее жизни, работы.
Впрочем, это не ее вина. И не ее одной.


* * *

Тусторонний мир российской эмиграции многие десятилетия жил своей
жизнью, вернее существовал на задворках истории. У нас сменялись поколения,
страна шла и не всегда прямолинейным путем, да и ошибок было немало, а в
кругах белой эмиграции прозябали только воспоминания. Нужно отдать спра-


6

ведливость Берберовой, она, пожалуй, входила даже в "розовую " эмиграцию, а
рядом мучительно и горько те, что стояли у власти до 1917 года или пережили
волнующее прикосновение к ней в считанные месяцы нелепостей, задуманных, но
не осуществленных за нехваткой времени преступлений Временного
правительства, размышляли все о том, почему они оказались не нужными
собственному народу. В конечном счете, лидеры белой эмиграции были русскими
людьми. "Были", ибо теперь они ушли, но, вероятно, и на смертном, одре до
боли ясно им виделись в дымных сугробах белые стволы поседевших березок -
мираж, определенно лишенный классового характера. В обыденном смысле личная
трагедия этих людей понятна. Но была и другая сторона: до конца дней своих
подавляющее большинство руководителей белой эмиграции осталось верным старым
убеждениям. Больше того, вороша тускневшие с неумолимыми годами драгоценные
воспоминания, они стремились представить себя благороднее и выше, чем
оказались на крутом повороте истории в 1917 году. Силы стариков убывали, но
в стильной немощи они виделись себе в прошлом иными. Подсознательная тоска
по растраченной молодости или пущенных по ветру зрелых годах многократно
умножалась осознанием того, что они оказались бессильны перед силами новыми
и им совершенно непонятными. А ведь когда-то несостоявшиеся правители
великой страны почитали себя интеллектуальной элитой, "мозгом" России.
Любая попытка, умышленная, или (как мы дальше увидим) просто оговорка,
ставившая под сомнение "чистоту помыслов" незадачливых капитанов,
свалившихся с мостика государственного корабля, естественно, принималась ими
в штыки. И пуще всего эти люди боялись напоминаний даже со стороны
единомышленников, что в те далекие годы они имели иные планы, кроме битой