"Юрий Яковлевич Яковлев. Вечеринка " - читать интересную книгу автора

- Расскажу... в другой раз. А теперь, брат, дуй отсюда. Договорились?
- Договорились!
Подбородок отклеился от подоконника. И мальчик растворился во тьме
летней ночи.
- Мне нравится этот ушастый Шурик, - сказал Прокоп, тяжело опускаясь
на стул. - Я люблю, когда во взрослом можно разглядеть ребенка, а в
ребенке просматривается взрослый. И никакой мути! Кстати, у кого учится
этот Шурик?
- У Зиночки, - тихо сказала Анна Ивановна.
Зиночка молчала, не зная, краснеть ей за своего ученика или гордится
им. И тут, словно отвечая ее мыслям, старый учитель сказал:
- Мы часто допускаем ошибку: воспитываем в детях себе подобных. А
надо воспитывать их такими, какими мы сами мечтали стать, да вот не
вышло... Надо, чтобы этот Шурик не стоял, понурив голову перед малиновой
скатертью, как молодой Прокоп. А рванул бы ее на себя и крикнул бы в лицо
судьи и подсудков: "Что вы из знамени скатерть сделали? Да еще чернильных
пятен наставили!.." Сперва мне, как Галилею, говорили: "Отрекись!" Я
твердил им: "А все-таки она вертится. Люблю!" Мне в ответ: "Не должна она
вертеться. Не имеет права учитель влюбляться в ученицу. Если все учителя
влюбятся в своих учениц..." Тогда я стал просить их: "Вы хоть ее
пожалейте!" Ничего не пожалели черные монахи. "Мы, - говорят, - за тебя
перед роно отвечать не будем!"
В окне давно уже не было круглой ушастой головы, но все учителя время
от времени посматривали в сторону окна, как бы опасаясь, что маленький
хитрец затаился где-нибудь внизу и появится снова.
- Что же было дальше, Прокофий Андреевич? - спрашивали со всех
сторон, когда старый учитель умолкал и погружался в свои мысли.
- Дальше был длинный стол, покрытый малиновым сукном с кляксами. За
этим столом сидели мои товарищи. И никто не мог поднять глаз, потому что
втайне сочувствовали мне. И никто не поднялся над малиновой скатертью и не
сказал: "Товарищи, что вы делаете? Разве можно судить любовь как
преступление? Разве у вас есть моральное, нравственное право судить?"
Все молчали. Все подняли руки: проголосовали за отлучение от храма.
Руки поднять легко - глаза поднять трудно. А ведь судил меня один
человек, остальные подсуживали. У того человека была язва желудка, и жена
его поколачивала. И ему надо было выпустить злобу, как паровозу - лишние
пары. Он ее и выпустил на мою любовь...
Уже давно перевалило за полночь, а вечеринка еще теплилась, и нет-нет
в золе оживал уголек. Никто не хотел расходиться. Мир несчастной любви
Прокопа, который долгое время был скрыт от каждого, вырвался наружу,
сблизил людей, и всем хотелось еще побыть вместе.
- Где она теперь? - вдруг спросила Зиночка.
- Далеко, - не поднимая головы, ответил Прокоп.
- Сколько километров?
Этот почти детский вопрос молодой учительницы заставил Прокопа
встрепенуться. Он поднялся, подошел к окну и, не поворачиваясь к собранию,
сказал:
- Она не пережила позора, которым заклеймили нашу любовь... И побрела
любовь на лед... И легла, свернувшись калачиком. И не гудели корабли, и
люди не провожали ее, стянув с голов шапки. Все было так, как будто ничего