"Юрий Яковлевич Яковлев. Страсти по четырем девочкам (Мистерия) " - читать интересную книгу автора

И тут девушка-зенитчица заторопилась: может быть, до нее долетел
сигнал боевой тревоги. Она натянула шерстяной подшлемник, с которого успел
стаять иней. Водрузила на маленькую голову тяжелую, гладкую, как
полушарие, каску, поправила на онемевшем плече ремень винтовки и пошла на
свою зенитную батарею, вмерзшую в землю сквера у Исаакиевского собора.
Ничего не изменилось, ничего не произошло с Пьеро и Арлекином, на то
они и маски, а не живые лица. Одна маска продолжала улыбаться, другая -
по-прежнему хмурилась. Но я почувствовал, что внутри, под личинами масок,
уже шла напряженная работа: страшный мир, о существовании которого они
даже не догадывались, приблизился, коснулся их. И то, что всегда казалось
им далекой историей, не имеющей к ним отношения, вдруг стало жесткой
реальностью.
"И выстрел... и кровь на тетради".
Маски не изменились, однако в стихах, которые так весело, так озорно
звучали в начале спектакля, произошли странные сдвиги. И вместо веселых
разноцветных шаров возникли тяжелые, черные:

Тетрадка, тетрадка
В линеечку косую.
Одни примеры пишут,
А я войну рисую.
И смерть идет с косою
В линеечку косую.

Страница перевернулась. Знакомый простуженный голос как бы в
подтверждение стихов произнес: "Бабушка умерла 25 января в 3 часа дня 1942
года".
Маски замерли. Окаменели.
В мой Театр не приходят художники и на огромных холстах не рисуют
дома, скверы, улицы, храмы, вокзалы, хибары. Плотники не стучат молотками,
не строят декорации. В моем театре - все настоящее, натуральное.
В Ленинграде на Васильевском острове всегда ветрено. Сечет дождь.
Сыплет мокрый снег. Случаются наводнения. И плывет этот остров, как
корабль: слева - Нева, справа - Невка, впереди - открытое море.
Как все это воспроизвести на сцене моего Театра?
Нет, мне не пришлось рисовать на холсте Вторую Линию Васильевского
острова с невысокими, выкрашенными охрой домами, в одном из которых под
номером "13" жила Таня Савичева. И не потребовалась сочная киноварь, чтобы
изобразить отблеск пожара в четырех окнах первого этажа - в Таниных окнах.
Дом в своем естестве возник на сцене моего Театра. Обшарпанный - такого и
не нарисуешь, с мертвыми трубами временных печурок-"буржуек", как стволы
орудий торчащими из окон. Рядом булочная, в подвале керосиновая лавка.
Почему же не пахнет ни хлебом, ни керосином? Ни того, ни другого нет.
Война. Блокада.
Скрипнула дверь - мы вошли в подъезд. Из глубины лестничной клетки в
лицо пахнуло склепным холодом. Одна ступенька, вторая, третья... До
первого этажа не так уж много ступенек. Но бабушка, когда была жива,
поднималась очень медленно - для нее это была целая история - подняться к
себе на первый этаж. Мы же взлетели на второй этаж стремительно. И перед
нами возникла Танина комната: