"Генри Джеймс. Зверь в чаще" - читать интересную книгу автора

И вот однажды - то было ранней, юною весной - Мэй Бартрем на свой
особый лад ответила Марчеру, когда с редкой прямотой у него вырвалось
признание в этих страхах. Он пришел к ней под вечер, но еще не стемнело, и
ее озарял долго не меркнущий, напитанный свежестью свет последних апрельских
дней, порою стесняющий нам сердце печалью более томительной, чем самые
сумрачные осенние часы. С неделю стояла теплая погода, весна, судя по всему,
выдалась ранняя, и Мэй Бартрем впервые в том году сидела при незажженном
камине; по ощущению Марчера, это придало всей картине, куда входила и она,
ту отполированную завершенность, которая своим образцовым порядком и видом
холодной, ничего не значащей приветливости как бы давала понять, что никогда
ей уже не увидеть зажженного камина. Что-то во внешности хозяйки
подчеркивало эту ноту, но что именно, Марчер затруднился бы объяснить. Ее
бледное, почти восковое лицо покрывала тончайшая сетка бессчетных морщинок и
пятнышек, словно нанесенных гравировальной иглой; белое свободное, мягко
струящееся платье оживляла лишь блекло-зеленая шаль, над чьим нежным
оттенком потрудилось время; Мэй Бартрем была подобием безмятежного,
изысканного, но непроницаемого сфинкса, с головы до ног запорошенного
серебряной пылью. Она была сфинксом, и в то же время ее можно было уподобить
лилии с белым венчиком и зелеными листьями, но лилии искусственной,
изумительной подделке, правда, уже чуть поникшей и покрытой сложным
переплетением едва заметных трещинок, хотя хранили ее в незапятнанной
чистоте под прозрачным стеклянным колпаком. В ее комнатах, всегда заботливо
убранных, каждая вещь блестела и лоснилась, но сейчас Марчеру мерещилось -
там все доведено до такого совершенства, так расставлено и расправлено, что
Мэй Бартрем остается лишь сидеть сложа руки, в полном бездействии. Она уже
вне игры, думал Марчер, свое дело она уже сделала, и он чувствовал себя
безмерно заброшенным, потому что Мэй Бартрем подавала ему голос точно с
другого края разделившей их пропасти или с острова отдохновения, куда успела
добраться. Значило ли это, вернее, могло ли не значить, что после многих лет
совместного несения стражи ответ на их общий вопрос не только замаячил на ее
горизонте, но и воплотился в слова и, следовательно, ей теперь действительно
больше нечего делать? Марчер, собственно говоря, уже несколько месяцев назад
упрекнул ее в этом: она что-то знает, но утаивает от него, сказал он тогда.
Но больше на своем утверждении не настаивал, смутно опасаясь разногласия и
даже размолвки. Короче говоря, в последнее время он начал нервничать, чего
во все предыдущие годы с ним не случалось: вот это и удивительно, что его
нервы только тогда сдали, когда он усомнился в неминуемости события, что все
выдерживали, пока он уверенно ждал. Он чувствовал - в воздухе скопилось
что-то незримое, и при первом неосторожном слове оно падет ему на голову
или, по меньшей мере, положит предел тревожному ожиданию. И остерегался
неосторожного слова - слишком все стало бы тогда уродливо. Если неведомое
должно обрушиться на него, пусть оно обрушится под воздействием собственной
своей величавой тяжести. И если Мэй Бартрем решила покинуть его, что ж,
пусть сама и делает первый шаг. Поэтому он не ставил ей вопроса напрямик и
поэтому же, избрав окольный путь, все-таки во время этого своего посещения
спросил:
- Как по-вашему, что было бы самым плохим из всего, что еще может
случиться в мои годы?
Он часто спрашивал ее об этом и прежде; когда периоды замкнутости с
прихотливой неравномерностью сменялись периодами откровенности, они вместе