"Генри Джеймс. Урок мастера" - читать интересную книгу автора

двери галереи открытыми, и Пол Оверт, который стоял теперь один да верхней
площадке широкой двойной лестницы, облокотившись на кружевные чугунные
перила, которые, как и вся прочая отделка, относились к той же эпохе, что
и весь дом, увидел, что он попал в чудесное место и что пребывание его
здесь обещает быть приятным. Все, что его окружало, было выдержано в одном
стиле и говорило в унисон - звучным голосом Англии первой четверти
восемнадцатого столетия. Можно было подумать, что это летнее воскресное
утро в царствование королевы Анны (*1): слишком уж безмятежна для нашей
современности была разлитая вокруг тишина; близость при ней становилась
далью, и веяло таким просветленным покоем от своеобычия этого большого
дома, чьи гладкие кирпичные стены, на всем протяжении своем нигде не
оскверненные присутствием плюща (так женщины с очень, хорошим цветом лица
не любят вуалей), выглядели скорее розовыми, нежели красными. Когда Пол
Оверт заметил, что сидящие под деревьями люди начинают обращать на него
внимание, он вернулся сквозь раскрытые двери назад, в длинную галерею,
гордость этого дома. Она тянулась от одного его конца до другого; яркие
краски ее убранства, высоко прорезанные окна, побледневшие цветочные узоры
на ситце, портреты и картины, которые нельзя было не узнать, уставленные
белым и синим фарфором горки, изощренные гирлянды и розетки на потолке -
все это являло собой некий легкий и радостный переход, уводивший вас в
глубины минувшего века.
Молодой человек был слегка возбужден: проистекало это, вообще-то
говоря, от его пристрастия к высокой прозе и от характерного для
артистической натуры беспокойства; ко всему прочему присоединялось еще и
волнение ври мысли о том, что одним из трех сидевших на траве мужчин мог
оказаться Генри Сент-Джордж. В глазах юного писателя образ его старшего
собрата по перу был все еще окружен ореолом, несмотря на неудачу последних
его романов, которые по сравнению со снискавшими большой успех тремя
предыдущими оказались намного слабее. Были минуты, когда мысль о
совершенных его кумиром промахах едва не доводила Пола Оверта до слез;
однако теперь, когда он очутился в такой непосредственной близости к нему
(а до этого он вообще ни разу его не видел), он мог думать только об
исключительности его дарования и о том, скольким сам он обязан этому
человеку. Пройдясь несколько раз взад и вперед по галерее, он снова вышел
на лестницу и спустился вниз. Ему всегда не хватало умения освоиться в
обществе (поистине это было его слабою стороной), и поэтому, не будучи
знаком ни с кем из четырех сидевших в отдалении лиц, он принялся шагать из
стороны в сторону, и непрестанное движение это, казалось, вселяло в него
известную уверенность в себе и избавляло от необходимости делать попытку
присоединиться к расположившейся на траве компании. Во всем этом была
премилая английская неловкость; он продолжал ощущать ее и тогда, когда
нерешительным шагом стал пересекать лужайку наискось, словно для того,
чтобы ни с кем не столкнуться. По счастью, в одном из мужчин обнаружилась
столь же милая английская непосредственность, с которой он тут же поднялся
с места и сделал несколько шагов в направлении вновь прибывшего, причем
приветливое выражение его лица и успокаивало, и ободряло. Пол Оверт тотчас
же ответил на это приветствие, хоть и знал, что тот, кто направлялся ему
навстречу, не был хозяином дома. Это был высокий, пожилой, осанистый
мужчина с седыми усами и румяным улыбающимся лицом. Как только они сошлись
на середине пути, он, рассмеявшись, сказал: