"Василий Григорьевич Ян. Тач-Гюль (Рассказы "Старого закаспийца")" - читать интересную книгу автора

меня ласкаешь. Я испытываю такую радость, какую никогда не знала в
жизни...
Она легла на старый узорчатый курдский ковер, подложив под голову
шелковую подушку, и своими маленькими руками стала приготовлять трубку,
намазывая териак возле отверстия.
Было так тихо, что дымок лампы подымался прямо к небу.
Тач-Гюль тихо говорила, пока не стала втягивать дым териака. Она
смотрела остановившимися расширенными глазами, полными странной радости.
Ее глаза делались все больше мертвыми, наконец застыли в неподвижном
взгляде...
Она раскинула руки, и мне было стыдно глядеть на нее.
Потом она повернулась на спину, и я замечал, как на ее бледном лице
менялись чувства и мысли. Мне было и жаль ее, и я ее ненавидел! Больше
всего я был зол на то, что она глядит уже не на меня, а в небо, где видит
кого-то другого.
Я подошел к ней и, став на колени, смотрел в ее бледное лицо. В нем
было столько счастья, оно было такое красивое, что я уже не думал о том,
где я нахожусь, и не боялся, что старшина или его слуги придут сюда, на
крышу.
И тогда я опозорил дом хозяина, чьим я был гостем...
Тач-Гюль очнулась спустя много времени и долго еще лежала спокойно.
Она стала рассказывать, как тонко она слышит теперь все, что делается
кругом. Она сказала, что слышит, как на горах храпят кабаны, роющие землю.
Она слышала, как бьется мое сердце. Когда, усталая, она поднялась и
поправила свою раскрытую одежду, - только тогда она поняла, что я сделался
ее мужем.
Теперь, приходя все больше в себя, усталая и разбитая, она стала
тревожиться, дрожать, и мне нужно было ее успокаивать.
Я ее звал сегодня же ночью уехать через горы к нам в Ахал. Я говорил
ей, что она будет моей женой и никто там ее не тронет.
Уже сделалось совсем темно, когда из ущелья поднялась большая круглая
луна, и ото всех скал потянулись длинные темные тени, как руки горного
джинна.
Тогда пришел и старшина, ласковый, счастливый и разговорчивый. Теперь
и старшина, и Тач-Гюль сделались очень живыми. Они быстро ходили,
говорили, размахивали руками, смеялись безо всякой причины. Старшина стал
меня угощать фисташками, сыром и сладостями и сам много ел. Он хвастался,
какой он большой человек, как его все слушаются и боятся.
- Я старого курдского рода, - рассказывал он, - все мои деды были
ханами. Меня нужно называть не просто старшина, а хан Мамед... Я им покажу
всем! Они узнают меня! - кричал он, грозя кулаком куда-то в горы. - Я
соберу всех курдов и сделаю набег на Ахал! Я заберу целый табун лучших
ахальских коней, приведу в Персию, погоню в Тегеран, продам там за большие
деньги!.. А самого лучшего коня я подарю шаху! Я ведь очень хитрый и знаю,
что кому подарить. Шаху я привезу еще и красивого мальчика из Мешхеда. За
это шах меня полюбит, даст мне золотую саблю и мундир! Сделает
губернатором!.. А тебя, Хива-Клыч, я назначу начальником полка. Ты будешь
полком командовать и всех колотить, кого я прикажу!..
Так говорил старшина. Он видел перед собою сражения, командовал
войсками, нападал на кого-то, грабил, увозил...