„АЛЛО!.. АЛЛО!.. ПРИЦЕЛ БОЛЬШЕ!"

Прошло три дня. Надежда Ули на спасение Томеску оказалась напрасной. Он умер несколько часов спустя, не приходя в сознание.

Капитан Георгиу был вне себя от ярости и склонялся к тому, чтобы арестовать Барбу Василе. Особенно настаивал на этом аресте капитан Смеу. Он упрекал капитана Георгиу в нерешительности и с откровенной насмешкой говорил о некоторых военных, которые тянутся на поводу у «штатских», имея в виду влияние, которое оказывал Уля на начальника Второго отдела.

Спор дошел до генерала. Не рискуя на свой страх и риск отдать приказ об аресте Барбу Василе, он вызвал всех троих к себе. Выслушав точку зрения каждого, генерал сделал следующее заключение:

— Господа, доводы, выдвинутые вами, не кажутся мне достаточно вескими, чтобы оправдать арест Барбу. У нас есть причины подозревать его. С этим я согласен. Но у нас также имеются причины подозревать и Бурлаку. Что же нам, арестовать их обоих? Предположим, что Барбу именно тот человек, которого мы ищем, хотя это и маловероятно. Разве мы добьемся того, чтобы он заговорил? Господин Уля прав, утверждая, что тот, кто убил среди бела дня младшего лейтенанта Войнягу и несколькими часами позже заколол Томеску, не такой человек, чтобы признаться, как бы мы этого ни добивались. Тем более, что он-то знает об отсутствии у нас веских улик против него. Я считаю, что нам не следует торопиться. Один неосторожный шаг — и мы можем всё испортить. Наоборот, если мы выждем и станем тщательно следить за Барбу, у нас будет некоторая уверенность в том, что хотя бы с его стороны не последует каких-нибудь сюрпризов.

Шифровальщики были встревожены и подавлены всем случившимся. Не зная подлинной причины смерти Томеску, они связывали ее с тем, что он работал в шифровальном отделе. Они еще не забыли того, что случилось с Улей Михаем. С беспокойством и тревогой спрашивали они себя: кто следующий? Ходили теперь всегда вооруженные и вместе. Единственным человеком среди них, кто не проявлял никакой тревоги, был Барбу, хотя все остальные были убеждены, что и он побаивается, но щеголяет своей невозмутимостью.

Короче говоря, моральное состояние шифровальщиков было отвратительным. Капитан Смеу пытался вдохнуть в них мужество, но без особого успеха. Уля также по-своему старался поддержать настроение своих товарищей. Он, как и прежде, уходил всегда в одиночку и возвращался поздно ночью.

— Вы видите, — говорил он им, — со мною же ничего не случается. Если кто-нибудь задумал против нас недоброе, почему же он не начинает с меня? Им было бы нетрудно убрать меня в эти безлунные ночи, когда так темно. Поверьте мне! Этот слепой страх, который овладел вами, просто смешон! Стыд и срам!

Упрек этот больше других разозлил Бурлаку:

— Оставь-ка нас в покое, жеребенок! Да-да, именно так, я и не скрываю, что мне страшно. Но это совершенно ничего не значит. Я не трус, и не раз это доказывал. Хотел бы я видеть тебя в атаке или под артиллерийским обстрелом. Убежден, что ты наделал бы там в штаны. А я прошел через всё это, и уверяю тебя, что со мной ни разу не произошло конфуза. Я не бежал ни тогда, когда минометы засыпали землю вокруг меня осколками, ни тогда, когда пулеметы косили людей, словно снопы, ни тогда, когда пули визжали в ушах, как птенцы ястреба. Но там было другое дело. Там я знал, откуда может прийти смерть, и защищался как мог. Но теперь совсем другое. Теперь смерть тебя подстерегает с любой стороны, а ты не знаешь, откуда ее ждать. Можешь получить удар штыком в спину — и не успеешь даже пикнуть, как это случилось с беднягой Томеску. Можешь получить в подарок гранату ночью через окно — и не успеешь очухаться, как отправишься прямехонько в лучший мир, к праведникам. Мне это надоело. Предпочитаю отправиться на передовую. Я даже попрошу капитана послать меня в какую-нибудь часть.

Остальные поддержали его. И так как им показалось, что Уля подсмеивается над ними, они почти возненавидели его. Даже Пелиною и тот был обозлен.

— Перестань задаваться, — набросился он на Улю. — Ты почаще вспоминай поговорку про того кота, которому не всё масленица. Боюсь, как бы мы и тебя не нашли однажды с пробитой башкой. Но если тебе жизнь не дорога — это твое личное дело, а мне еще хочется жить. А если уж умирать, то умирать, падая «лицом к врагу», как говорил один поэт. Подыхать же подобно заколотой скотине, не видя, кто наносит тебе удар, и не имея возможности защищаться, — слуга покорный! Меня это не устраивает.

— Что меня возмущает, — нашел нужным прибавить Мардаре, — это абсолютная бездарность нашего Второго отдела. Подумайте только! Убит среди бела дня младший лейтенант, несколькими часами позже заколот Томеску, — а они хоть бы пошевелились! И зачем они только небо коптят, если не могут найти виновника!

И такие разговоры шли из вечера в вечер.

С другой стороны, шифровальщики как бы выросли в глазах писарей, сержантов, старшин и даже некоторых офицеров.

— Смотри, это ребята из шифровального! — толкал кто-нибудь своего соседа, видя, как они группой возвращаются к себе на квартиру.

Сознавая, что они являются предметом всеобщего почтительпого внимания, шифровальщики принимали невольно серьезный и даже торжественный вид. Разговаривали они солидно, неторопливо, взгляд их выражал значительность и сосредоточенность. Они уже не перекидывались шутками, как прежде, старались держаться поодаль от остальной, штабной братии. В часы отдыха, когда на улицах бывало людно, они испытывали особое удовольствие, проходя плечо к плечу с серьезными и значительными лицами перед этой толпой, которая, казалось, готова была приветствовать их как героев.

Это не мешало им, возвращаясь поздно ночью к дому, где они размещались, бояться собственной тени. Для того чтобы подбодрить себя, они громко все сразу разговаривали, направляя лучи своих фонарей во все стороны.

Приходя домой, шифровальщики запирали двери, занавешивали окна, и уж никто не претендовал на широкую лавку, которая стояла под самым окном и из-за которой вначале, поселившись в этом доме, они подолгу спорили и в конце концов решали спор жребием.

В этот вечер шифровальщики давно должны были бы отправиться отдыхать, но они ждали капитана Смеу, которого вызвал к себе генерал.

Они начали терять терпение, когда капитан появился в дверях. Он был задумчив, сосредоточен, а это значило, что у него есть для них важное сообщение.

— Ребята, — начал капитан, — завтра утром три человека поедут вместе с господином генералом в деревню, куда-то возле самой линии фронта. Кажется, пришло время подниматься и нам с места, и господин генерал хочет лично познакомиться с обстановкой. Поедут: Бурлаку, Барбу и Пелиною. Завтра утром в четыре часа быть возле штаба. Я тоже еду с вами. Берем с собой шифровальную машину. Я сам ее сейчас подготовлю. Вы, Уля, останетесь мне помогать. Остальные свободны. Спокойной ночи!

Барбу Василе подошел к письменному столу капитана Смеу:

— Господин капитан, прошу меня кем-нибудь заменить.

Капитан Смеу удивленно взглянул на него и, с трудом скрывая свою неприязнь, холодно спросил:

— Почему?

— Господин капитан, я болен. У меня температура. Сегодня я кое-как дотянул, но боюсь, что завтра мне не подняться с постели. Не знаю, где это меня угораздило, но чувствую, что ужасно простужен. Чем тащить меня с собой без пользы, лучше заменить кем-нибудь. Боюсь, что я чего-нибудь напутаю, а потом от нас потребуют повторения радиограммы. До сих пор я вас никогда не подводил, и мне не хотелось бы этого делать и в будущем. Впрочем, вы знаете, что я еще никогда не отказывался от работы.

— Он болен, господин капитан, — подтвердил Бурлаку. — Весь день дрожит как собака. Я ему уже говорил, чтобы он сходил в санчасть, но он меня не послушал.

Капитан Смеу внимательно взглянул на Барбу. Тот действительно выглядел плохо. Глаза глубоко запали и блестели как в лихорадке, лицо побледнело, а на щеках выступил нездоровый румянец. Сутулые плечи еще больше сгорбились и слегка дрожали.

— Хорошо. Я согласен. Пусть едет кто-нибудь другой.

— Если позволите, я поеду! — предложил Уля Михай.

— Уля вас заменит. Теперь идите спать.

На следующий день утром в указанное время все трое шифровальщиков ждали перед домом, где разместился штаб. Тьма еще безраздельно царила над притихшей деревней. Вскоре появился капитан Смеу, который нес шифровальную машину, а немного спустя вышел генерал в сопровождении начальника штаба и капитана Мыгуряну Ониди, начальника оперативного отдела.

На шоссе их ждали две открытые машины. В одну сeли генерал и два сопровождавших его офицера, в другую капитан Смеу со своими тремя шифровальщиками и радистом с портативной радиостанцией.

Машины двинулись к линии фронта по шоссе, разбитому во время артиллерийского обстрела.

Утро стояло холодное. Дул ледяной, пронизывающий до костей ветер. На небе одна за другой гасли звезды. Тяжелые, низкие тучи надвигались с востока, заполняя собою всё небо.

Машины мчались одна за другой по пустынному шоссе. В постепенно редеющем мраке стали видны деревья по обочинам дороги. В неверном свете утра они казались летящими куда-то уродливыми чудовищами.

К месту назначения прибыли еще до полного рассвета. Машины остановились перед домиком, притаившимся в большом саду с разросшимися яблонями и персиковыми деревьями. Генерал вышел из машины и в сопровождении начальника штаба и капитана Мыгуряну пошел к наблюдательному пункту артиллеристов.

Капитан Смеу с шифровальщиками вошел в домик.

В единственной комнате стоял стол, на котором сиротливо торчала чернильница с фиолетовыми чернилами, возле нее лежали ручки и папка с писчей бумагой. Несколько стульев и топчан в глубине комнаты составляли всю обстановку. В углу перед аппаратом полевого телефона дремал телефонист, который до того, видно, устал, что не проснулся даже тогда, когда в комнату, громко разговаривая и стуча ботинками, вошли шифровальщики.

— Эй, друг, проснись! — крикнул Бурлаку. — Молочница пришла.

Телеграфист вскочил на ноги. Он посмотрел на вошедших красными от бессонных ночей воспаленными глазами. Усидев офицера, щелкнул каблуками и старательно, словно новобранец, выкрикнул:

— Здравия желаю!

Потом опустился на стул и, еще не совсем придя в себя после сна, начал яростно крутить ручку аппарата. Только услышав на другом конце провода голос человека, который ответил ему, телефонист окончательно проснулся.

— Ничего!.. Ничего!.. — крикнул он в трубку и положил ее. Потом протер глаза, порылся в карманах и, не найдя там того, что искал, повернулся к Пелиною, который находился к нему ближе других: — Вы не скажете, сколько сейчас времени?

— Пять!

— Пять? — удивился он. — А сигаретки у кого-нибудь не найдется?

Бурлаку протянул ему кисет:

— Угощайся, дружище!

Телефонист не спеша открыл кисет, взял листочек бумаги, изрядную щепотку табаку и, так же не спеша, стал скручивать такую толстую папиросу, что листок чуть не лопнул. Прикурив, он вернул кисет:

— Спасибо, господин курсант!

— На здоровье! А ты, братец, из каких мест? — спросил Бурлаку, никогда не упускавший случая поболтать.

— Из Путны, из самого Стрыоаны. Может, бывали когда у нас?

— Не бывал, но слыхал, что в ваших краях много вина.

— Да-да, много, и хорошее! — и он заулыбался, дружелюбно поглядывая на Бурлаку.

— У тебя виноградник есть? — поинтересовался Бурлаку.

— Есть! Невелик правда, но есть, спасибо господу богу. А вы откуда сами, господин курсант?

— Я сам моц, братец, из-под Кымпени. Небось, и слышать не слышал про Кымпень?

— Нет, слышал, слышал. Значит, вы моц, из хориевских?[9]

— Из его! Верно!

— Значит, вы моц! Слышал я, что моцы — богатыри, молодцы один к другому, что им ничего не стоит гору на плечи подхватить и с ней бегом в долину спуститься… Но, видать, не все моцы одинаковы?

— Это почему так? — спросил Бурлаку, догадываясь, к чему клонит молдаванин.

— Вы уж не обижайтесь, господин курсант!.. Сильный-то вы сильный, ничего не скажешь. Но ведь моцы, говорят, такие богатыри, каких свет не видел.

— Да, а я вот не совсем такой, как остальные моцы. Это оттого наверное, что мать меня прежде времени, семимесячным, родила. Испугалась усов жандарма

— Вот это да, господин курсант! Ведь я тоже семимесячным родился! Вот какие совпадения бывают!.. Когда кончится война и вам случится проезжать через Молдову, заезжайте к нам в Стрыоаны. Спросите Штефанаке Бургеля. Меня там каждый ребенок знает. Я угощу вас стаканом такого вина, какого вы никогда в жизни не пили! Только бы поскорее покончить с этими людоедами, с этими «гитлерцами» и вернуться домой. Ведь это они — проклятые! — виноваты в том, что столько народищу побито. Чтоб их земля больше не носила, чтоб они в аду все погорели!

— Ничего, брат, позади больше остались, теперь уже ждать недолго! Не сегодня-завтра им крышка. Еще один скачок, — и с ними будет покончено!

Разговор продолжался бы и дальше, если бы в дверях не появился генерал в сопровождении подполковника Барбата, капитана Мыгуряну и артиллерийского лейтенанта.

Генерал был в хорошем настроении. Он грузно опустился на стул, обтирая лоб носовым платком:

— Вызови, парень, «Сирет». Господина полковника!

— Слушаюсь, господин генерал! Ему удалось быстро связаться:

— Можете говорить, господин генерал!

— Хрубару, вы сделали то, что я вам приказал? — спросил генерал оживленно. — Отлично… Хорошо. Будьте очень осторожны. В установленный час жду вас. Привет. — Он передал трубку телефонисту, потом обратился к начальнику штаба: — Дайте мне карту, Барбат. Вы, Мыгуряну, приготовьтесь писать донесение.

Генерал развернул карту на столе и начал с довольным видом изучать ее:

— Я считаю, что двух батальонов достаточно. Направление атаки…

Он не успел закончить фразу. В саду разорвался артиллерийский снаряд. Взрыв потряс дом до основания.

— Они с ума сошли! Неужели опередили?

Другой снаряд взорвался еще ближе. Потом еще один… второй… Посыпались стекла из окон дома, часть штукатурки с потолка рухнула вниз, завалила стол

Менее хладнокровно, чем обычно, подполковник Барбат обратился к генералу:

— Господин генерал, они засекли нас и теперь взяли этот дом в «вилку».

Румынские орудия ответили без промедления. В воздухе стоял оглушительный непрерывный грохот. Не имея точных данных и предполагая, что неприятель пошел в контрнаступление, румынские артиллеристы открыли заградительный огонь. Затрещали пулеметы. Постепенно в действие вступили все огневые средства, сосредоточенные на этом участке фронта Неприятельские гаубицы упрямо нащупывали свою цель — маленький дом в саду у шоссе. Один снаряд упал на дороге, другой — посреди двора. Осколки изрешетили стены дома и разворотили часть крыши. Снаряды падали один за другим. Справа… слева-впереди и позади дома… Положение становилось отчаянным, но покинуть дом было так же опасно, как и оставаться на месте. Даже еще опаснее. В доме, пока его не накрыли прямым попаданием, стены и крыша в какой-то мере спасали от осколков. Зато во дворе шел настоящий дождь из осколков.

Генерал побледнел, но сохранял спокойствие.

— Свяжите меня с командованием артиллерии. Быстро! — крикнул он телефонисту, стараясь, чтобы тот услышал его в этом адском шуме.

— Алло, Озана! Алло, Озана! Озана! Господин генерал, Озана отвечает! — крикнул телефонист, лицо которого от страха приобрело вдруг землистый оттенок.

— Алло, Молдовяну! Прицел больше! Ищите батарею гаубиц. Они обстреливают дом, в котором я нахожусь. Быстро! Положение очень серьезное!

Он бросил трубку и прислонился к стене. В это мгновение вернулся Уля, который незаметно выходил из комнаты.

— Господин генерал, — сказал он так спокойно, как будто ничего не случилось, — у этого дома есть погреб. Он не очень удобен, но все-таки более надежен, чем эти четыре стены. Разрешите предложить вам спуститься в погреб. Это будет лучше для всех нас.

Генерал не спешил с ответом. Он не хотел, чтобы его считали трусом. Но еще один снаряд, взорвавшийся прямо перед окнами и обрушивший остаток штукатурки потолка, заставил его решиться:

— Хорошо, давайте спустимся в погреб! Показывайте нам дорогу, солдат!

Вход в погреб находился в сенях. Последним туда спустился Уля.

Внизу канонада звучала глуше, но каждый раз, когда во дворе падал очередной снаряд, всем казалось, что удар пришелся прямо по убежищу, в котором они укрылись.

Румынские орудия уточнили теперь свой прицел в поисках вражеской батареи. Они вели шквальный огонь.

На переднем крае было спокойно. Пехотинцы с одной и другой стороны поняли, что всё происходящее их не касается, так как идет настоящая артиллерийская дуэль.

Гитлеровские гаубицы послали еще несколько снарядов, потом умолкли.

Вскоре прекратила огонь и румынская артиллерия.

И снова наступила тишина. Та потрясающая чудесная тишина, которая приходит всегда после артиллерийского обстрела. Только глубоко под землей стены погреба еще слегка дрожали и на голову людей сыпался песок и комочки глины.

Пока падали снаряды, никто не вымолвил ни слова. Все притаились в углах погреба, прислушиваясь к разрывам, которые отзывались учащенными и неровными ударами сердца. Только Уля, не спускаясь в погреб, задержался на ступеньках. Он стоял с папиросой во рту, засунув руки в карманы брюк. В темноте его папироса казалась светлячком, который то вспыхивает, то гаснет.

— Я считаю, что теперь мы можем выйти! — и генерал грузно зашевелился в углу, где он сидел, опустившись на корточки. Его слова прозвучали почти весело и были явно предназначены для того, чтобы вырвать всех из оцепенения.

Выбравшись во двор, в тусклом свете дня все увидели, что из четырех стен дома осталось стоять лишь три. Рухнула и большая часть крыши. Солдаты и офицеры, прятавшиеся в погребе, с ног до головы были в пыли и паутине.

— Неплохо мы выглядим, — пошутил генерал, к которому вернулось хорошее настроение, — очень похожи на чернорабочих!

Прежде чем покинуть двор, Уля забрался в дом и вытащил из-под обвалившейся штукатурки забытую на столе карту. Он вернул ее начальнику штаба дивизии, услышав в ответ какое-то невнятное бормотание, обозначавшее, видимо, благодарность.

Генерал подозвал Улю к себе и сказал торжественно:

— Солдат, вы вели себя достойно. Вашей инициативе мы обязаны своим спасением. Господин полковник, прошу заметить себе и отдать в приказе: солдату краткосрочной службы Уле Михаю возвращается чин капрала. А теперь, господа, поищем себе другую крышу и возьмемся за дело.

И он торопливо пошел в сторону от разрушенного дома, сопровождаемый остальными офицерами.

На главной дороге их встретил полковник Панаитеску, командир полка «Тротуш», которого сопровождал лейтенант.

— Слава богу, господин генерал! А я уж думал, что…

— Вы думали, что меня на тот свет отправили, не так ли? Ничего у них не вышло, не повезло им, так сказать! Где у вас тут можно помыться и почиститься?

Бурлаку, подойдя к Уле Михаю, дружески толкнул его в бок:

— Эй ты, жеребенок, я же всегда говорил, что ты настоящий человек. И как это ты, черт возьми, не растерялся, когда мы все, во главе с генералом, чуть голову не потеряли? Верно ты сам сатана и тебе ничего не страшно?

— Как так не страшно! Признаюсь тебе по секрету, я никогда в жизни так не боялся!..

— Ну, а что ты скажешь про генерала? Мужик что надо, правда? Ни одной секунды не захотел оставаться в долгу перед тобой. Вот ты и опять «господин капрал». Между нами говоря, он мог бы вместо этого чина дать тебе отпуск на две недели. Я бы на твоем месте так прямо ему об этом и сказал.

Телефонист, который шел позади группы, тихонько потянул за рукав лейтенанта артиллерии:

— Господин лейтенант, а мне что делать? На старом месте оставаться?

Выглядел он довольно забавно, с пилоткой на затылке, с запыленным лицом, на котором пот словно вытатуировал различные рисунки.

Улыбнувшись, лейтенант ответил ему:

— Где оставаться, Штефанаке? Ты что, не видишь, что от этого дома осталось? Вернись, забирай свой аппарат и беги в роту!

Группа офицеров во главе с генералом подошла к красивому дому на главной улице деревни, раскинувшейся вдоль шоссе. Шифровальщики остались во дворе. Через несколько минут капитан Смеу позвал их:

— Нам придется подождать. Господин полковник Барбат готовит донесение.

— В таком случае, мы можем выкурить еще по сигаретке, — обрадовался Бурлаку Александру, который был заядлым курильщиком.

— А я немного пройдусь, — сказал Уля. — Во дворе я видел колодец, и мне хочется помыться.

Капитан Смеу, войдя в комнату, где генерал разговаривал с офицерами, услышал, как Панаитеску сказал:

— Я не могу понять, господин генерал, как смогли гитлеровцы узнать о том, что вы прибыли сюда и остановились в том домике. Они отлично пристрелялись к нему, и если бы наша артиллерия не спутала их карты…

Полковник Панаитеску остановился, явно смущенный. Он чувствовал себя прямым виновником всего, что случилось.

— Кто еще, кроме вас, знал, что я приеду? — спросил генерал, у которого при этих словах пропало хорошее настроение.

— Филипеску и офицер службы информации лейтенант Сыдулеску… Кто устанавливал телефон? — спросил полковник, в свою очередь, у артиллериста.

— Мы, господин полковник, — ответил лейтенант артиллерии. — Я сам отдавал приказ, хотя и не знал, для какой цели нужен телефон. А мне приказ давал господин капитан Сывяну. Я думаю, что и он не знал, для чего нужен телефон.

— И всё же кто-то разболтал? И так громко, что услышали немцы. Интересно, о чем думают эти господа из контрразведки. Представляете себе, как будут недовольны господа из «Орла», когда они узнают обо всем, что здесь произошло.

Капитан Смеу вырвал листок из блокнота и написал на нем: «Господин генерал! Когда мы вернемся в штаб, прошу вызвать меня, Георгиу и Улю. Я смогу сообщить вам имя того, кто передал гитлеровцам информацию о нашей поездке». — Он сложил записку и подал ее генералу.

Генерал прочел, потом разорвал записку на мелкие кусочки. На его лице легко можно было прочесть выражение беспокойства.

— Мы поговорим обо всем позже, Панаитеску. А теперь давайте работать. Лейтенант, схема с разведанными объектами у вас с собой?

— Разумеется, господин генерал!

И лейтенант поспешно вынул из папки для карт схему.

Генерал работал над ней вместе со своими офицерами почти до обеда. Донесение, которое необходимо было передать в штаб армии, было длинным, и шифровать его пришлось больше часу.

Стало почти темно, когда оперативная группа во главе е генералом вернулась на командный пункт дивизии.

Спустя час после прибытия оперативной группы капитан Георгиу, капитан Смеу и Уля входили в кабинет генерала. Там их уже поджидали командир дивизии и начальник штаба подполковник Барбат.

— Я вас вызвал, — начал генерал, — по просьбе капитана Смеу. Вы, Георгиу, надеюсь, уже знаете, что с нами сегодня произошло. Не сомневаюсь, что гитлеровцы получили сведения о поездке нашей оперативной группы. Мало того, они были осведомлены о том, где я установлю свой командный пост. Кажется, Смеу может сказать нам, кто этот осведомитель. Не правда ли, Смеу?

— Так точно, господин генерал!

— Пожалуйста. Слушаем вас.

— Вчера вечером, получив ваш приказ, я собрал своих людей и выделил группу, которая должна была ехать со мной. В эту группу был назначен и Барбу. Я хотел, чтобы он сопровождал меня не потому, что он лучший шифровальщик, а потому, что я предпочитаю не спускать с него глаз. Когда он возле меня, мне легче за ним следить. К моему удивлению, Барбу попросил заменить его кем-нибудь, мотивируя свою просьбу тем, что он болен. Разумеется, я вынужден был согласиться, потому что он действительно выглядел очень плохо. Вместо него я взял Улю, который здесь присутствует. Если вдуматься в то, что произошло с нами в деревне, становится ясно, что гитлеровцы не случайно направили огонь гаубиц на дом, где разместилась оперативная группа. Им было точно известно, кого приютил тот домик. Теперь я задаю себе и вам следующий вопрос: почему Барбу Василе отказался с нами ехать? Неужели только потому, что он плохо себя чувствовал? Какие у нас есть доказательства, что он не притворялся? Я считаю, что он отказался сопровождать нас именно потому, что заранее знал о сюрпризе, который нас там ждет, и хотел спасти свою шкуру.

Подумайте, господа, Томеску погибает, заколотый возле дома, и Барбу «случайно» проходит мимо места преступления всего несколькими минутами позже; гитлеровцы, пользуясь точной информацией, пытаются ликвидировать оперативную группу штаба дивизии во главе с ее командиром, и опять всё тот же случай дает возможность Барбу внезапно заболеть и избегнуть опасности.

Не кажется ли вам, что все эти совпадения выглядят очень странными? А что мы еще знаем об этом Барбу? Мы знаем, что он добивался отправки на передовую и, конечно, не зря. Более того, у нас есть основания думать, что этот субъект был в 1939 году в Германии.

Так вот, господа, я думаю, что пришло время покончить с этим Барбу! Я знаю, что господин Уля до вчерашнего дня не соглашался на арест Барбу. Не знаю, придерживается ли он своей точки зрения и сейчас, после того, что произошло. Арест Барбу он ставил в зависимость от получения некоторых дополнительных данных. Я не знаю, придут они или нет, но мне кажется, что это не имеет особого значения. Мне ясно одно: поскольку мы можем предъявить Барбу два серьезных обвинения, надо его арестовать и подвергнуть строгому допросу. Это всё, что я хотел доложить, господин генерал.

— Господин генерал, если разрешите, — попросил слова капитан Георгиу, вынимая из кармана лист бумаги, — я бы хотел доложить вам, что в ваше отсутствие пришел ответ, которого ждал господин Уля.

— Вот как? Тем лучше. Нам легче будет принять какое-нибудь решение. Ну, и что же сообщают о нем? Положительные факты?

— Наоборот, господин генерал, отрицательные.

Уля Михай раздавил в пепельнице сигарету, которую только что закурил, избегая торжествующего взгляда капитана Смеу.

— Господин Уля, — продолжал капитан Георгиу, — хотел знать, существуют ли в продаже такие же карты, какими пользуется Барбу. Нам сообщают, что таких карт в продаже нет.

— Любопытно! — заметил капитан Смеу, всё еще пытаясь поймать взгляд Ули. Но тот, обнаружив пятнышко на письменном столе генерала, старательно счищал его рукавом. — Однако это не самое интересное в том сообщении, которое мы получили. Гораздо интереснее другое. Во-первых, подтверждается, что Барбу был в Германии. Год не уточняется. Но мы знаем от друга Пелиною Алчибаде Стояна, что Барбу был в Германии в 1939 году. Другой важный факт: до 1938 года Барбу известен, как выяснилось, в качестве видного легионера, затем он исчез из поля зрения на неопределенный срок. Оказывается, он находился в Германии, а с началом войны добровольно ушел на фронт. В сообщении обращают наше внимание на то, что, поскольку есть данные, компрометирующие Барбу, не следует доверять ему. Если же имеются основания обвинить его в серьезных проступках, необходимо его арестовать и отправить в Румынию для последующего дознания. Вот краткое изложение документа, полученного нами из генерального штаба. Думаю, что добавлять к этому ничего не надо и арест Барбу становится необходимостью.

— На этот раз, — сказал капитан Смеу с явной иронией, — я думаю, что и господин Уля не станет возражать против ареста Барбу. Не так ли?

— Меня волнуют три вопроса, — медленно заговорил Уля, продолжая усердно счищать пятнышко с письменного стола. — Первый вопрос: как это Барбу мог заранее знать, в каком доме вы установите свой командный пост? Второй вопрос: каким образом он передал информацию на ту сторону фронта? Третий вопрос: неужели он не подумал о том, что отказ поехать с оперативной группой под предлогом болезни может вызвать подозрения? Эти три вопроса меня чрезвычайно волнуют.

Капитан Смеу горячо возразил ему:

— Если каждый из нас задастся целью во что бы то ни стало доказать, что Барбу кристально чистый человек, мы найдем не три, а тридцать три вопроса такого рода. И, дорогой господин Уля, если мы будем ждать, пока вы найдете ответы на все эти вопросы, возможно мы потеряем еще не одну человеческую жизнь. Сам генеральный штаб приказывает арестовать его, а вы этому противитесь.

— Откуда вы взяли, что я противлюсь?

— Из того, что вы только что сказали.

— Вы меня неверно поняли. Вы хотите его арестовать? Арестуйте.

— Вы это говорите таким тоном, как будто хотите добавить: «Я умываю руки!..»

Генерал, который к этой минуте нарисовал множество ромбиков на листе бумаги, спросил Улю:

— В самом деле, вы и сейчас не согласны с арестом Барбу? Или данные, полученные нами, кажутся вам недостаточно убедительными?

— Господин генерал, они достаточно убедительны для того, чтобы считать Барбу «подозрительным номер первый».

— Невероятно! — воскликнул возмущенный капитан Георгиу. — Что же вам еще нужно? Чтобы генеральный штаб прямо написал, что Барбу и есть агент Абвера? Но для этого мы здесь существуем. И вас для этого послали сюда. Мы его арестуем и, как бы он ни был изворотлив, заставим всё-таки признаться.

В эту минуту дверь приоткрылась и адъютант генерала лейтенант Смырындою просунул голову в дверь:

— Простите, господин генерал! Дежурный офицер, младший лейтенант Параскивеску, хочет обязательно видеть господина капитана Георгиу. Он говорит, что у него есть важное сообщение.

— Идите, Георгиу! Что опять там случилось?

Капитан Георгиу поспешно вышел. Оставшиеся беспокойно зашевелились на своих стульях, предчувствуя новые неприятные известия.

Капитан Георгиу скоро вернулся. Все смотрели на него вопросительно.

— Барбу Василе исчез! — объявил ои многозначительно.

— Слишком поздно! — прошептал капитан Смеу, с трудом удерживая ругательство.

— Что это значит: исчез? — спросил возмущенный генерал. — Я прошу объяснить, что это значит?!

— Параскивеску докладывает, что четверть часа тому назад к нему пришел Бурлаку и сообщил, что Барбу Василе исчез. Утром он остался на квартире, так как был болен. Во время обеда один из шифровальщиков, я не запомнил его имени…

— Вероятно, Мардаре, — вставил капитан Смеу, — остальные были со мной.

— Пусть это был Мардаре. Он принес ему обед. Барбу чувствовал себя лучше. Он поел, потом снова лег. Вечером, когда Мардаре принес ужин, он Барбу уже не нашел. Стали расспрашивать хозяйку, искать его повсюду, но безрезультатно. Тем временем вернулись и все остальные. Тогда Бурлаку, не зная, где найти вас, Смеу, пошел к Параскивеску, который сегодня дежурит. Параскивеску пришел ко мне. Это всё. Да, вот еще что: Параскивеску сказал, что ребята из шифровальной команды совершенно деморализованы. Они думают, что Барбу постигла та же участь, что и Томеску.

— На этот раз они ошибаются, — зло проговорил капитан Смеу. — Барбу почуял, что его ждет, и смылся. Так нам и надо, если мы уж настолько щепетильны! — нашел нужным добавить капитан Смеу, с досадой и укором глядя на Улю Михая.

Тот стоял, скрестив руки, опустив голову, словно чувствуя себя виноватым. «Неужели я до такой степени ошибся? — спрашивал он себя. — И всё-таки Барбу исчез!.. Нравится мне это или не нравится, но факты именно таковы!»

Уля чувствовал, что все взгляды направлены на него.

Генерал, видимо понимая его душевное состояние, решил избавить Улю от возможных упреков и закрыл совещание:

— Господа, вы свободны! Георгиу, примите срочные меры, какие вы считаете необходимыми. Может быть, нам всё-таки удастся поймать его. Я не думаю, чтобы он слишком далеко ушел. Держите меня в курсе дела. До свидания, господа.

Выйдя от генерала, Уля Михай пошел к дому, где размещались шифровальщики. Он шел медленно, засунув руки в карманы, стараясь собраться с мыслями. Но мысли бродили в голове расплывчатые, отрывочные, они возникали вдруг и снова исчезали, и трудно было поймать ускользнувшую нить. В том, что приходило в голову, не было никакой связи с главным, с тем, что волновало и на чем необходимо было сосредоточиться. У генерала над левой бровью бородавка… А в погребе, где они укрылись днем, пахло квашеной капустой… Не забыть бы завтра подстричься… Когда кончится война, он напишет Франсуа, чтобы тот выслал книжки, оставленные ему на хранение…

Уля прошел мимо своего дома, даже не заметив этого. Его догнал мотоцикл с коляской:

— Кто такой?

Капрал узнал голос лейтенанта Тымплару, командира полицейской роты.

— Это я, господин лейтенант, солдат краткосрочной службы Уля Михай.

— А, это вы! Не ходите без дела по улице. Запрещено. Отправляйтесь сейчас же на квартиру.

— Слушаюсь! А вы куда, господин лейтенант, на ночь глядя?

— Приказано! Черт побери этих шифровальщиков, всегда мне из-за них хватает работы. Опять не придется спать всю ночь!

Лишь когда мотоцикл отправился дальше, Уля сообразил, что прошел мимо своей квартиры, и повернул обратно.

Своих товарищей он нашел в скверном настроении.

— Ты слышал? Исчез Барбу! — встретил его на пороге Пелиною.

— Слышал. Мне капитан сказал.

— Томеску… Барбу! Нас осталось всего четверо. Это возмутительно. Мы решили завтра подать рапорт и просить, чтобы нас послали на передовую.

— Это ваше дело!

— А ты с нами не согласен? — набросился на него Бурлаку.

— Подите вы все к черту и оставьте меня в покое. Я спать хочу!

Он бросился на лавку под окном, на которую уже давно никто не посягал, и укрылся шинелью с головой. Не прошло и пяти минут, как в окно постучали.

— Вы что там, все заснули? — спросил голос со двора.

— Кто там?

— Посыльный из штаба! Господин капитан Смеу приказал всем немедленно явиться в штаб. Только быстро, братцы!

— Ладно… Иди, мы скоро придем!

— Чего еще от нас хотят? — спросил Мардаре.

— Чего могут хотеть, — ответил Бурлаку, соскакивая со стола, на котором он лежал прямо в ботинках. — Хотят нас допросить в связи с исчезновением Барбу. Теперь только держись! В эту ночь нам опять предстоит развлечение.

И Бурлаку плюнул прямо на пол посреди комнаты,

— Не будь свиньей, «старик»! — упрекнул его Мардаре. — Ты, может, и свою нужду справлять будешь здесь в комнате?

— Иди ты…

«Бедняги! — подумал Уля Михай, который, укрывшись с головой шинелью, слушал весь этот разговор. — Страх совершенно выбил их из колеи. Они стали ссориться друг с другом».

Бурлаку крикнул ему в самое ухо, одновременно встряхнув за плечи:

— Вставай же! Ты что, не слышал? Нас капитан в штаб вызывает.

— Идите без меня. Меня же тут не было, и мне всё равно нечего рассказывать.

— Пойдемте, братцы! Этот, должно быть, совсем рехнулся!

Несколько минут спустя Уля уже спал глубоким сном, без всяких сновидений.