"Александр Яшин. Сирота (повесть)" - читать интересную книгу автора

грязи - тоже, видно, валялся на земле; третий держится за ухо, а у Павлуши
хоть и незаметно никаких следов побоев, но вся рожа в слезах...
И он сказал:
- Гм!..
Потом запустил руку в грязную бороду, поскоблил ее, поскоблил затылок,
что означало глубокое раздумье, и, наконец, вынес решение:
- Не трогайте его, ребята: он сирота.

* * *

Так в шесть лет Павлик понял, что быть сиротой не так уж плохо. Понял и
запомнил.
А осиротел Павлуша в своей жизни дважды. В первый раз во время войны.
Как-то он вернулся с реки - хотелось есть, хотя живот был до отказа
набит щавелем и зелеными дудками,- и застал дома мать, плачущую навзрыд.
Мать плакала часто, поэтому он не обратил на это особого внимания, к тому же
за печкой, захлебываясь слезами, плакал его младший братик Шурка, тоже,
наверно, есть хотел. Все же Павлуша не стал просить еды у матери. Но бабушка
его удивила.
По правде сказать, Павлик не надеялся, что ему дадут что-нибудь поесть
в середине дня, и потому заранее набил живот луговой зеленью, но и не
просить поесть он тоже не мог: вдруг перепадет кусок хлеба либо сухарь,
намоченный в соленой воде,- ведь всякое случается, а есть ему всегда
хотелось. И он подошел к бабушке почти равнодушно, без всякой надежды на
успех.
- Бабушка, поись ба!
И вдруг бабушка, ни слова не говоря, чего никогда раньше не случалось,
отдала ему половину молока из Шуркиной чашки. Мало этого, она еще обняла его
и капнула ему на голову, на самую макушку, теплую слезу. "Вот те на - и
бабка заревела!" - с удивлением отметил он про себя.
- Кушай на здоровье, внученька, сиротинушка ты моя горемычная! -
сказала бабка с причетом, и Павлик все понял.
- Али тятьку убили? - спросил он с интересом, но еще без всякого
чувства.
- Убили родителя твоего, внучек, кормильца нашего богоданного убили,-
запричитала бабка.- Извещение пришло.
Мать в углу на лавке после этих слов залилась еще безутешнее, а
перепуганный Шурка перешел на визг.
Павлуша почти не помнил своего отца и, прислушиваясь к реву, безуспешно
старался вызвать в душе сожаление о случившемся, но никакого горя пока не
испытывал. Наевшись молока с хлебом, он заплакал вместе со всеми, но лишь
потому, что знал: так надо!
Hа рев и причитания в избу стали заходить соседки и соседские
ребятишки. Одни женщины останавливались у порога, другие проходили вперед,
крестились на иконы и тоже начинали плакать - сначала беззвучно, вытирая
слезы концами платков и фартуками, потом навзрыд, закрывая лицо руками либо
тычась друг другу в плечо. Сразу в голос начинали плакать женщины, которые
сами получили извещения о смерти. Другие, прежде чем поддаться чужому горю,
подолгу стояли, суеверно вытянувшись, и в их широко открытых глазах
накапливались тревога и страх за жизнь своих мужей и сыновей. От них еще на