"Карл Ясперс. Стриндберг и Ван Гог" - читать интересную книгу автора

она возвышалась над ним. Со своим копьем в руке он вскарабкался на нее и на
макушке, образовывавшей род седла, уселся, как всадник... Теперь над ним
было уже только небо. Но под ним стоял еловый лес, плечом к плечу, как
армия, штурмующая его твердыню; а там, внизу, бился прибой и катил ему
навстречу волну за волной, словно шла в атаку, вся в белом, офицерская
кавалерия; а дальше лежали белые скалистые острова, словно целый флот
броненосцев. - Атакуйте! закричал он и взмахнул своим копьем! Хоть сотнями!
Хоть тысячами! кричал он. И он дал шпоры своему гордому деревянному коню и
потряс копьем. С моря дул сентябрьский ветер, солнце садилось; еловый лес
под ним превратился в бормочущую толпу народа. Теперь он хотел к ним
говорить!.. Наступила ночь, и ему стало страшно. Он слез с седла и пошел
домой. - Был ли он сумасшедшим? Нет! Он просто был поэт, слагавший свои
стихи не за письменным столом, а гам, в лесу. Но в нем теплилась надежда на
то, что он безумен. Его сознание, провидевшее ничтожность этой жизни, не
хотело больше видеть, и он предпочел бы жить в иллюзиях, как ребенок,
который хочет верить в выздоровление и поэтому надеется на него! Мысль, что
он сумасшедший, заглушала муки совести, и в качестве сумасшедшего он не
чувствовал ответственности. Поэтому он приучал себя верить, что эта сцена на
горе была припадком, и в конце концов он поверил в это, и верил долгие годы,
пока не начал читать какую-то новейшую психологию, которая ему объяснила,
что он был тогда в своем уме. Ибо сумасшедший никогда бы не смог так логично
обращаться с лесом и лугом, никогда не смог бы привести их в такое
соответствие своему внутреннему настроению, чтобы они могли представить
материал для какого-то в самом деле недурно сложенного стихотворения,
которое отменно хорошо бы выглядело на бумаге, если бы было хоть
сколько-нибудь оформлено. Сумасшедший скорей всего увидел бы за этими
деревьями врагов, но не врагов по убеждению, а только совсем простых врагов,
убийц; он, вероятно, оборотил бы деревья в людей, но не смог бы связать
утраченную память с происходящими событиями. Он увидел бы негров или
готтентотов, одним словом, фигуры вне логической связи с действительностью,
причем эти фигуры приняли бы полную телесную форму, чего елки у него отнюдь
не делали. Он поэтизировал, и ничего больше".
В этой своей позднейшей трактовке Стриндберг действительно не
ошибается. Он не был психически болен, и он сам называет ряд отличительных
признаков истинного сумасшествия.
Но чрезвычайно характерным в описанном переживании является это желание
предстать перед самим собой душевно больным, это производимое с некоей
полуосознанной целью "оформление" переживаний. В других местах он описывает
свою потребность казаться интересным самому себе и - все это в известном
смысле родственные друг другу вещи - свою склонность мучить самого себя,
которая была у него с раннего детства. Ребенком он был робким и замкнутым;
"когда раздавали что-нибудь хорошее, он прятался позади всех и радовался,
если его забывали". "Преследовали его и приступы самомучительства. Бывало,
позовут его к обеду, а он нейдет, остается у себя в комнате и голодает до
вечера".
Наконец, последний пример углубления реактивных состояний,
характеризующихся особыми эгоцентрическими чертами. Стриндбергу двадцать
шесть лет. Он полюбил замужнюю женщину (свою будущую супругу). По
необходимости, он должен уехать из Стокгольма, где они были вместе; едва он
оказывается на корабле, его охватывает какое-то беспокойство. "Я осознавал