"Сильви Жермен. Книга ночей " - читать интересную книгу автора

которое он считал вечным, и не оттого, что любовь ослабела, - напротив;
просто колесо лотереи завертелось-закружилось и пошло вразнос, указывая без
разбора на знаменитых и безвестных, на влюбленных и равнодушных, на
счастливых и отчаявшихся.
Вот и ему выпало идти туда, на войну, не дождавшись даже рождения
третьего своего ребенка, который вот-вот должен был появиться на свет, а
главное, совершенно не понимая, зачем его, против воли, обрядили в красные
солдатские штаны и шапку с помпоном.
На следующий день после его отъезда Ноэми слегла. Виталия сперва
подумала, что невестка собралась родить в ближайшие часы или дни, так как
сроки уже подходили. Но минули и часы, и дни, а молодая женщина все еще не
разрешилась от бремени. Затем протекли и многие недели, но все оставалось
по-прежнему. Ноэми упорно лежала в постели, словно раздавленная тяжестью
своего огромного живота, и плакала, плакала дни и ночи напролет, хотя никто
не видал ее слез, - только стоя рядом, можно было расслышать их тонкое,
неостановимое журчание. Вскоре ее живот стал походить на пустой железный
бак, в котором гулким эхом отдается каждая упавшая капля.
Оноре-Фирмен быстро набирал силы в отсутствие отца, на чье место ему
довелось заступить. Хотя ему было всего тринадцать лет, он сразу и уверенно
освоил обязанности главы семьи и хозяина баржи. Что же касается Виталии и
Эрмини-Виктории, то и им пришлось, каждой на свой лад, позабыть о своем
возрасте. Первая заставила себя обрести былую силу и выносливость, вторая
уже не смогла больше прятаться в уютном мирке своего детства. Так "Божья
милость" и продолжила свою службу, пока отец семейства сражался где-то там,
за тридевять земель, а мать лежала пластом в полутемной каюте и упрямо не
выпускала из наглухо запертого чрева созревшего для рождения ребенка.

Теодор-Фостен долго шагал по дороге с полной солдатской выкладкой;
ружье со штыком нещадно оттягивало ему плечо и больно ударяло по бокам. Он
шагал так долго, что у него стали подкашиваться ноги; во время коротких
привалов ступни жгло, как огнем, а дрожащие колени сделались
бессильно-ватными. Он шагал, попирая землю так, как ему никогда еще не
доводилось, пересекая города и поля, реки и леса, - эти последние он
открывал для себя впервые в жизни и глядел на них с боязливым удивлением.
Стояло теплое погожее лето, спелые хлеба вдоль дорог ходили под ветром
ленивыми волнами, пригорки были сплошь усеяны пестрыми цветами, земля
благоухала, его товарищи горланили шутливые, залихватские песенки, а у него
так больно сжималось сердце, что он не мог ни смеяться, ни петь, ни даже
говорить. Одеревенелое тело перестало его слушаться, а имя на перекличках
звучало так странно, что он не сразу и признавал его. Он непрерывно думал о
родных, а больше всего о жене, которая наверняка уже родила их третьего
ребенка. И, конечно, мальчика - ведь в последние месяцы от тела Ноэми
исходил тот же аромат плюща и древесной коры, какой окутывал ее во времена
беременности Оноре-Фирменом; когда же она носила Эрмини-Викторию, ее кожа
пахла медом и рожью. Этого нового сына он назовет именем своего отца, ибо
ребенок ознаменует собой его возвращение к семье, к прежней жизни.
Особенно тягостными оказались для него ночи - за прошедшие годы он
отвык спать один. Тело Ноэми постоянно смущало его сны; он явственно видел,
как оно растет, приближается, обвивается вокруг него; чувствовал его трепет,
его тепло, но никак не мог схватить и удержать. И он просыпался весь в поту,