"Борис Степанович Житков. Волы (детск.)" - читать интересную книгу автора

Я опять стоял на руле. Теперь уже темнело. Тарханкутский маяк остался
по корме слева, и впереди, справа, блестел Херсонесский, от него влево, я
знал: вход в Севастопольскую бухту. Второй помощник, молодой и тихий,
изредка потопывал по верху. Слышу шаги, крепкие, злые - Иван Васильич.
- Брось курс, ложись прямо на Херсонесский, - сказал он мне.
- Лобачев приказал? - спросил было я.
- Я тебе говорю! - Иван Васильич все это кричал. Лобачев не мог не
слышать у себя в каюте. Я ждал, что он войдет.
Дверь его отворилась. Ага! Капитан все же слышал, как я переспросил. Я
довольно громко сказал: "Лобачев приказал?" Надо было еще громче. Но подошел
старший механик. Я про этого старика знал, что он любит помидоры, и он
всегда молчал. А тут вдруг громко стал ворчать.
- Говорил ему, - сказал механик. - Не велит прибавлять ходу. Уголь,
говорит, есть, а в эту погоду лагом (боком) к зыби нельзя пароход ставить -
перевернет нас. Повернуть в Севастополь оно и можно бы, да тут смелость
нужна. А откуда она у него возьмется? Держаться, значит, будем пока...
- Пока! Смолинский сдохнет, у него гангрена! - Иван Васильич топнул об
палубу ногой, никогда он этого не делал.
Механик молчал.
- Вы обедали? Нет? И завтра не будете. Даю слово. Воловьи кишки будете
жрать. Давайте весь ход, подымайте пар до подрыву!
- Ну, я уж не знаю!.. - Механик ушел.
Но я заметил, что тишком машина все бойчей и бойчей стала наворачивать
там, внизу. Я правил теперь прямо на Херсонесский маяк. Я слышал, что
Лобачев позвал вахтенного матроса и велел вызвать механика. Нет, машина не
сбавила ходу. Лобачев, видно, высунулся в двери, так как я сквозь ветер
слыхал, как он сказал механику: "Я вам приказываю... - потом помолчал. -
Сейчас же, немедленно, дать мне точные сведения о количестве запаса...
цилиндрового масла. Немедленно!" - крикнул вдогонку.
Воловьи туши скользили по палубе, их поворачивало и носило, канаты
лопались, опадали на палубу, доски трещали, и волов снова разметывало по
палубе. К ночи стонущая серая куча снова заходила, заметалась, и дикий рев
стоял над палубой, и нельзя было разобрать, сидя в кубрике, взревел ли вол
или взвизгнул ветер в снастях. Да, а теперь ясно слышно: это уж стон здесь,
стонал Смолинский у себя на койке. Зуев снял лампу, подошел. Генрих сказал,
что надо палец перетянуть натуго у корня бечевкой, чтоб зараза не пошла
дальше. Я подал парусную нитку. Она крепкая как дратва. Генрих два раза
обмотал и со всей силы затянул палец. Иван Васильич вошел и пощупал
осторожно голову Смолинского. Зуев заглянул ему в лицо.
- Есть жар, - сказал Иван Васильич.
- Хлопцы! - вдруг вскочил на койке Смолинский. - Открывай борта, вали
всю скотину за борт, а то пропадем все: не на добро та скотина нам далася! -
И снова лег.
- Свалите? - Он снова поднялся на локте. - Зуй? Генрих? А то все
пропадете, а так хай я один сдохну.
- Свалим! - сказал Генрих.
- Лягай, лягай, - и Зуев толкал его в грудь.
Я немного задремал. Проснулся - крик на палубе. Я выскочил. Люди
возились среди волов. Кого-то вытащили на люк. Это Герман с Генрихом
доставали Зуева, старик провалился, его топтали уже волы. Как Генрих