"Борис Степанович Житков. Храбрость (детск.)" - читать интересную книгу автора

дробно скакал по мостовой. Дал с коней залп. Левку держали, чтоб он не
бросился на казаков. А я только со всей силой удерживал ноги на панели, чтоб
не понесли назад. А грудь - как железная решетка, через которую дует ледяной
ветер. Мы, отстреливаясь, благополучно отступили. Не знаю, много ли стрелял
я.
Я сразу не пошел домой, чтоб запутать следы, наплести петель. А Левку
едва вытолкали из улиц, он плакал и рвался.
Я испытывал храбрость, а у Левки сестру бросили в пожар. Лез не зря. У
него в ушах стоял крик сестры и не замолк вопль народа своего. Это стояло
сзади, и на это опирался его дух. У меня был товарищ - шофер. К нему подошли
двое ночью, и он снял свою меховую тужурку и сапоги и раздетый прибежал
домой зайчиком по морозу.
Его мобилизовали. И через два месяца я узнал: летел на мотоциклете с
донесением в соседнюю часть. Не довезет - тех окружат, отрежут. По пути из
лесу стрельба. Пробивают ноги - поддал газу. Пробивают бак с бензином.
Заткнул на ходу платком, пальцем, правил одной рукой и пер, пер - и больше
думал о бензине, чем о крови, что текла из ноги: поспеть бы довезти. А чего
проще: стать. Взяли бы в плен, перевязали, отправили в госпиталь. Да не
меховым бушлатиком на этот раз подперт был дух.
Или вот вам случай с моим приятелем капитаном Ерохиным. Ему дали груз
бертолетовой соли в бочонках из Англии в Архангельск. При выгрузке у
пристани от удара эта соль воспламенилась в трюме. Бертолетова соль выделяет
кислород - это раз, так что поддает силы пожару. А второе - она взрывает.
Получше пороха. И ее полон трюм. Ахнет - и от парохода одни черепки. Он
взорвется, как граната. Через минуту - пламя уже стояло из трюма выше мачт.
У всей команды натуральное движение - на берег и бегом без оглядки от этого
плавучего снаряда. И тут голос капитана: заливай. И капитан стал красней
огня и громче пламени. И никто не ушел. Не сошла машинная команда со своих
мест и дали воду, дали шланги в трюм, и люди работали обезьяньей хваткой. А
берег опустел: все знали - рванет судно, на берегу тоже не поздоровится. И
залили. Через полчаса приехала пожарная команда. Не пустил ее на борт
Ерохин: после драки кулаками не машут.
На что его дух опирался? Да ведь каждый капитан, приняв судно,
чувствует, что в нем, в этом судне, его честь и жизнь. Недаром говорят:
Борис Иваныч идет, когда видят пароход, которого капитан Борис Иванович. И в
капитане это крепко завинчено, и всякий моряк это знает, как только вступает
на судно: капитан и судно одно. И горел не пароход, сам Ерохин горел. Этим
чувством и был подперт его дух.
А то ведь говорили: как осторожно Ерохин ходит. Чуть карте не верит -
прямо торцем в море и в обход. Не трусоват ли? Но поставьте тех, кто так
говорил, командовать судном: думаю, и они не ушли бы с пожара, и они бы не
проверяли б неверные карты своим килем.
Но вы скажете: "Что большие дела - война да море. А вот на улице".
Да, на улице, на каждой почти улице есть свой Иван. Был и в нашем
переулке такой клевый парень, кому все не под шапку. Никому не уважит.
Лезет, хоть на кого. Просто, скажете, смелый, и все тут. Нет, не все. Для
него вся жизнь в этой улице, тут его положение держится кулаком. Отступи -
пропал. Хоть за ворота завтра не выходи. И когда его подуськивали затронуть
здорового прохожего - как ему отказаться? Ага! Полез в бутылку! Слабо! И все
его положенье героя и "Ивана" повисло на волоске. И он уж кричит через