"Джек Йовил. Дракенфелс ("Warhammer: Вампир Женевьева" #1) " - читать интересную книгу автора

сдержат слез, когда Детлеф-Освальд произнесет монолог над павшим врагом,
испытав, по крайней мере, намек на скорбь о том, что оборвалась жизнь, пусть
даже такая, какую вел Дракенфелс. Он намеревался просить Хуберманна усилить
эту сцену с помощью соло виолы да гамбы, но теперь решил, что музыка здесь
не нужна. Одинокий голос, вдохновенные слова, этого будет достаточно.

Пусть радостно звонят колокола,
О смерти Дракенфелса возвещая,
И пусть в аду в колокола трезвонят,
Встречая Вековечного Злодея...

За окном раскинулся дворцовый парк, а позади него - спящий город. Было
полнолуние, и безукоризненно подстриженные лужайки казались черно-белыми
гравюрами. Предки кронпринца, предыдущие выборщики Остланда, стояли в ряд на
пьедесталах и выглядели степенными и монолитными. Был здесь и старый
Максимилиан, изображенный в более молодые годы поднявшим меч во славу
Империи. Детлеф видел теперешнего выборщика, опекаемого со всех сторон
сиделками и болтающего всякий вздор о былом величии каждому, кто соглашался
слушать. Все домочадцы знали, что время Максимилиана близится к концу и что
скоро наступит пора Освальда.
Архитекторы, которых Освальд нанял помочь с декорациями, также
планировали частично реконструировать дворец. Кронпринц все увереннее
забирал бразды правления делами фон Кёнигсвальдов в свои руки. Большую часть
времени он проводил в конфиденциальных беседах с верховными жрецами,
канцлерами, имперскими посланниками и придворными чиновниками. Переход
власти к наследнику должен пройти гладко. И "Дракенфелс" Детлефа ознаменует
начало эры Освальда. "Художник не всегда стоит в стороне от хода истории, -
подумал он. - Иногда артист тоже способен делать историю наравне с
военачальниками, императорами или выборщиками".
Он поскреб в усах и выпил еще хереса, наслаждаясь тишиной ночного
дворца. Как давно он не слышал тишины. Ночи в крепости Мундсен были
наполнены ужасными стонами, криками тех, кто плохо спал, и звуками
непрерывно капающей с сырых стен и потолков воды. А теперь его дни
превратились в сплошную какофонию голосов и проблем. Он должен беседовать с
актерами и с еще оставшимися в живых спутниками Освальда. Должен спорить с
ограниченными личностями, не понимающими, как претворить его идеи в жизнь.
Должен выносить визгливые жалобы и тошнотворное воркование Лилли Ниссен. И
через все это пробивались топот по дереву обутых в башмаки ног репетирующих
актеров, стук молотков рабочих, сооружающих механизмы для сцены, и лязганье
мечей тех, кто учился фехтовать для батальных сцен. Хуже того, был еще
Бреугель, вечно причитающий: "Детлеф, Детлеф, проблема, проблема..."
Порой он спрашивал себя, почему выбрал театр местом приложения своего
гения. Потом вспомнил...
Это было ни с чем не сравнимо.
Холодная рука сжала его сердце. Там, в парке, что-то двигалось.
Двигалось в тени статуй выборщиков. Детлеф подумал было, не поднять ли
тревогу. Но что-то подсказывало ему, что эти тени не принадлежат убийцам или
грабителям. В их движениях сквозила сверхестественная легкость, и ему
казалось, что он видит слабое сияние, словно лунный свет, на их лицах.
Теперь их была уже целая колонна, одетых по-монашески, их светящиеся лица