"Анатолий Жуков. Голова в облаках" - читать интересную книгу автора

лопнули, добрые хмелевцы верили ей на все сто процентов. А не очень добрые,
ожидающие от жизни любой каверзы, не верили ни на копейку, не говоря уже о
процентах: Клавка была потомственным продавцом, торговцем, а торговцев, как
известно, еще Спаситель изгнал из храма.
Парфенька был добрым, но не до окончательности, не до святости, как
Сеня Хромкин, который ради хмелевцев забывал себя, свои интересы и интересы
ни в чем не виноватой своей семьи. Парфенька о семье всегда помнил, а в
исключительных случаях даже советовался с домашними. Вчера, выслушав
Клавкино сбивчивое - волновалась баба - сообщение, он тут же сказал о нем
своей Пелагее Ивановне, которая, впрочем, махнула рукой: "Язык-то без
костей, слушай сплетницу!", а вечером спросил об этом Витяя. Тот хоть и
торопился, а все же подтвердил Клавкину новость: да, мелькнул какой-то
организм, что-то такое зелено-желтое, длинное, как пожарный шланг,
извилистое. Кажется, неподалеку от утятника, у кривой ветлы. Может, шланг и
был. Водозаборный, толстый. Там же у ивановцев поливной участок люцерны на
зеленую подкормку, насосная станция...
Парфенька такое соображение отверг:
- Какой шланг, если утята пропадают - щука это, утятница!
- Десятиметровой длины? Ну ты даешь, батяня! Головушка не болит?
- Де-е-сять метров?! - У Парфеньки перехватило дыхание. - Неужто все
десять?
- Может, пятнадцать, я не мерил.
- А почему зеленая с желтым?...
Витяй торопливо переодевался в выходную одежу - должно быть, в кино или
к девкам - и больше ничего не прибавил, а настаивать Парфенька не решился.
Витяй у него такой, что осмеет родного отца и не охнет. А из Ивановки с
начала весны шли слухи, что в заливе у них промышляет утятами разбойная
щука. Они уж и какое-то бабье имя ей дали.
После ужина Парфенька заменил на спиннинговой катушке леску на более
прочную, миллиметровую, привязал на стальной поводок серебряную (из ложки
отлил тайком, чтобы старуха не увидела) блесну с тройником на хвосте,
отыскал среди игрушек внучки зевник для щуки, приготовил рюкзак и литровый
термос с холодным квасом, веревку и подсачок, подкачал шины велосипеда.
Ивановка - не ближний свет, верст восемь, а то и больше, пешком не пойдешь.
И только после этого лег спать. И едва прислонил голову к подушке, как сразу
проснулся: в окне брезжил голубой рассвет, ходики показывали половину
третьего. Вот как зарядился ожиданием чуда - отключался и включался сразу,
будто механизм. И дальше действовал с четкостью отлаженной машины: ноги
сделались продолжением педалей велосипеда и двигались как шатуны, руки
застыли на руле, глаза, как фары, цепко держали дорогу, и только спина
взмокла. Через полчаса он был на месте.
И вот стоял с приготовленным спиннингом на берегу волжского залива,
нетерпеливо осматривался, прислушивался.
Уже рассветало, но бревенчатая старая Ивановка, испуганно отбежавшая от
залива, еще спала: междупарье, торопиться некуда, скота в личном пользовании
тут не держали, а колхозный был в летнем лагере и выходил на пастбище часов
в шесть. Разбаловались люди, как в городе.
Залив сплошь до того лесного берега лежал, как уже сказано, белый,
пушистый, и тишина была белая, непорочная, не огорченная ни одним грубым
звуком. Правда, неподалеку от ветлы, на открытом выгульном дворе, сбегавшем