"Александр Кабаков. Сочинитель" - читать интересную книгу автора

"Гленфиддиша", дивного виски, которым, с учетом его вкусов, всегда был
полон бар в номере, он целовал усталую старушку, наивно делавшую вид, что
уснула, садился в приличненький "остин", подаренный ее предшественницей,
совершенно потрясенной русской мощью и размахом, - и ехал к Юльке.
Тогда они жили в Пойенсе, вскрыв брошенный каменный сарай на
запущенном винограднике. Юлька возвращалась иногда чуть раньше его, иногда
на рассвете, с дороги раздавался рев тормозящего БМВ или "сааба", хамски
громкий немецкий или шведский гогот - и она появлялась, на ходу стягивая
черную блестящую юбчонку и развязывая золотистую косынку, которой
обматывала минимум верхней части тела, швыряла эту свою ночную спецовку на
стоящий посреди сарая резной ларь, притараненный Сергеем с придорожной
свалки, и через десять минут они оба уже хрипели в смертельной, на
истребление, войне, начавшейся еще в Париже, да так и не кончающейся.
Тонкими, но удивительно сильными ногами она упиралась ему в грудь и
шипела: "No... You can't do something... You can't... no... oh... yes,
yes, yes... do it... fuck me, you, Russian bastard, do try..."
Оба побаивались эйдса , но делали, что могли:
она - ртом, не давая опомниться изумленному баварцу или фламандцу и
вытащить из памяти все остальные картинки в детстве изученных руководств,
а он - старательно организуя ситуацию, в которой затисканная, зацелованная
до темных синяков бабка не замечала или считала приличным не заметить его
недолгой сноровистой возни с супернадежным, электронно испытанным изделием
сингапурского индустриального чуда.
...Из сарая их выгнала полиция, наведенная перепуганными
соседями-индусами. Никак они не могли привыкнуть к Юлькиной манере идти
утром в деревенский магазин по-пляжному. Почему-то вблизи моря вид голых
сисек их не шокировал, по Форментору уже и пятидесятилетние бродили,
размахивая и шлепая своими пустыми останками, а в лавке их, видите ли, это
коробило. Если б не Юлькин паспорт с орлом - могло бы кончиться и хуже.
Но денежки уже поднакопились. В то утро Сергей заехал попрощаться с
милой подругой - благо ей подошло время переезжать на очередной месяц в
Дубровник. Юлька ждала в машине, матеря на двух языках индусов, испанцев,
немцев и прочих дикарей. Сергей расцеловался, искренне пожелав мамаше
веселой любви с сербскими коллегами, шагнул к двери, глянул на расписную
ацтекскую сумочку, валявшуюся на полу, - и поднял ее, посмотрел хозяйке в
глаза. Наполненные светлыми старческими слезами глаза мигнули, дама
закивала: "Si, si... moneda... si, Serhio... si..." Она всегда почему-то
говорила с ним, собирая свой десяток испанских слов, говорить с русским
по-английски или тем более по-немецки ей казалось странным. Сергей раскрыл
сумку и из свалки банковских карточек, узких крон, мятых рыжих
пятидесятимарковых бумажек вытащил серо-зеленые, узкие и длинные доллары,
будто специально для него туго свернутые в толстую трубку, перехваченную
желтой резинкой. Она кивнула еще раз, уже не так уверенно. Сергей сунул
деньги во вздувшийся задний карман шортов и вышел.
В Эстаенче они бездельничали, ругались и трахались. К осени
собирались в Лондон - еще в марте один малый предлагал Сергею место гарда
в какой-то пакистанской конторе, контора была не слишком чистая, наверняка
приторговывали и оружием, и гарду обещали платить прилично.
...Был июнь, над Майоркой бесновалось, выжигая мысли, солнце. Когда
они вошли, Сергей удивился, почему он понял все и сразу. Тот, что стоял