"Александр Кабаков. Сочинитель" - читать интересную книгу автора

собравшим все девять кругов нового ада, заменившего рухнувший старый, над
нищими, богачами, бандитами, милиционерами, железными трубчатыми
переносными загородками, над очередной телегруппой, снимающей очередное
безумие вечно безумной страны, - надо всем шпарило солнце и выцветало
желтоватое дневное московское небо. День набирал скорость, мчался, гремел
мелочью получасовых опозданий, ненадолго застывал в какой-нибудь
забегаловке, делающей деньги и иллюзию сытости с помощью пирожков с
чем-нибудь пока недефицитным, горячих бутербродов, скрадывающих мыльный
вкус сыра, и чудовищного азербайджанского коньяка - и мчался снова к
концу, к семи, когда пора тормозить, валиться на отвратительный для потной
кожи шершавый палас, покрывающий старый диван, и бредить картинками,
воображать слова и одежды, машины и оружие, смуглых и рыжих людей, объятия
и убийства, постели и мостовые - жизнь.
Картинки плыли, звучали голоса, а придумывать между картинками связки
и последовательность не было сил. Да и не важно это - как они открыли
дверь, как вошли неслышно, почему впустила их женщина, как выследили,
проникли в страну, подкараулили... Все это было возможно, логика не имела
значения, а все детали не прорисуешь - жизни не хватит. Если описывать
жизнь в темпе и с точностью самой жизни, успеешь описать только свою. И то
не отвлекаясь, а лишь покрывая страницу за страницей двумя словами: "я
пишу, я пишу, я пишу..." Значит, надо опускать детали, авось остальное
допридумают, а твое дело - бредить картинками и записывать главные из них
так, чтобы заставить прочесть, и увидеть сыроватый после дождя Мюнхен, или
раскаленную каменную деревню на откосе лесистой горы, спускающемся к
слепящей зелени воды, или сизую пыль, ложащуюся на лондонский тротуар под
строительными лесами, загромоздившими со всех сторон Пиккадилли-серкус.
Как, уже Лондон? Ну ты даешь! Теперь уже и я ничего не понимаю: а в
Лондоне-то кто? Тут нечего понимать, ты просто слушай и старайся
представить себе картинку, а остальное придумай сама - кто кого находит, и
как, и зачем... А потом все окажется не так! Вот и хорошо, вот и
интересно, разве нет? Сочинитель. Да, сочинитель, профессиональный врун.
Хороша профессия! А чем хуже другой? Вот ты лежишь себе, а я тебе картинки
рисую, сказки рассказываю, а другой уже включил бы телек, осмотрел бы
сессию - да спать... Другой бы не мучил, и я бы не мучилась. А разве тебе
не хочется мучиться? Хочется, но не настолько, я умеренная мазохистка. Ну,
расскажи, расскажи, ну, из-за чего ты сейчас мучаешься? Ты правда этого
хочешь? Ну, слушай: ты уйдешь, и у тебя там будет другая жизнь. И ты там
тоже будешь счастлив и добропорядочен, и будешь сидеть, чистый и
благостный, и будешь записывать свои дурацкие картинки. Да, буду, а ты? А
ты будешь так же сиять глазами ему, и он будет ждать тебя в машине после
эфира, и перегнется из-за руля, и ты его поцелуешь в щеку... Ведь
поцелуешь же? Ну и молчи, и хватит, иди сюда, молчи.
Все так и было. День несся, рассекая все существо пополам, рвалось
сердце, она стояла босиком на грязном полу, широкобедрая, сразу
уменьшившаяся без туфель, с чуть выступающим животом над светло-рыжим
удлиненным островком тонких и почти не вьющихся волос, надо было
торопиться, стаскивая с себя одежду, а она бормотала как во сне. Вот
здесь, здесь... немножко... ну немножко укуси, ладно? И теперь сбоку,
пожалуйста, я хочу сама, ты мне мешаешь... не двигайся... Ее рука ползла
вниз, палец прятался, она стонала все громче, закинув голову назад и чуть