"Александр Кабаков. Поход Кристаповича." - читать интересную книгу автора

- рост никуда не девался. Мать была выше не только всех баб, но и
большинства мужиков. Соответственно и прозвище она получила мгновенно -
верста высланная. Под стать росту были у матери руки и ноги: обувь ее до
сих пор была Мишке велика, а варежки и подавно. Вообще, мать была всем
крупна: в бедрах широка, темно-русые волосы - толстеннейшей косой, зубы -
как у лошади, и один в один - с голубым блеском. И если б не рост
несуразный, не слишком большие, по здешним понятиям, водянисто-голубые
глаза - пучеглазая, не слишком тонкие пальцы и запястья - гляди,
переломятся, да, главное, не Мишка - вдовье приданое, то была б мать в
деревне невеста не из последних, для вдовых, конечно. И еще - если б не
городская, грамотная до невероятия. Этого добра никому не надо.
Все это Мишке, с хозяйских слов, не раз пересказывал Колька, да и при
Мишке бабы не однажды говорили. Мишка вспомнил, что и отец, в хорошем
настроении, называл мать "ваше высоченное превосходительство" и,
почему-то, "графиня Коломенская". А вернувшись из последней своей
командировки, на все ее расспросы, кем он там был и что делал, спел: "Он
был там какой-то советник, она - генеральская дочь". Встал на одно колено,
скорчил жалобную рожу и Мишке подмигнул. Мать засмеялась и сказала: "Сам
уже генерал или как там, а все тесть покоя не дает". Отец поднес к виску
палец еще плохо двигающейся правой руки, сделал "пах! па-пах!" - и
повалился на ковер. Мишка заверещал и полез сверху...
Мать разбудила Мишку, обычным своим холодноватым, невыразительным
голосом поинтересовалась, как Мишкино горло. Дня три назад горло
действительно болело, но уже давно прошло. Хозяйка дала стакан горячего
молока с маслом, и одну ночь Мишка спал, завязанный материным теплым
платком - и все. Но идти сегодня в школу противоречило всем Мишкиным
планам, поэтому пришлось сказать, что горло еще болит, хотя уже меньше.
Мать спросила, почему же тогда лыжи стоят в сенях еще мокрые да и валенки
у печи сохнут, но пока Мишка придумывал вранье, уже отвлеклась,
невразумительный Мишкин ответ выслушала невнимательно. Всегда она так -
спросит что-нибудь, а ответ уже не слушает, по сторонам смотрит. Отец это
называл "салонные манеры", злился. Мишке же это чаще всего бывало на руку
- как и сейчас.
Мать быстро поела кашу, которая с вечера стояла в печи, быстро сняла
валенки и кофту, велела Мишке подвинуться, легла лицом в подушку и сразу
заснула. Руками она сверху накрыла голову, будто плакала, но Мишка слышал,
что она спит. Руки были красные, на концах пальцев белые пузыри - от
кипятка. Навозилась за дежурство, намыла мисок.
Мишка повернулся на бок, отгородился от холодной стены одеялом,
стараясь не стащить его с матери, сунул руку под подушку, нащупал конверт,
вытащил его и стал изучать.
На конверте был московский адрес. Название улицы Мишке было знакомо,
короткая улица эта была в самом центре, и Мишка там бывал - вместе с отцом
у одного его знакомого. Мишка порадовался, будто известная эта улица сразу
все разъяснила... Но одновременно Мишка и удивился - фамилия адресата
показалась ему тоже известной! Он стал вспоминать, откуда мог знать эту
нерусскую фамилию, но не вспомнил, хотя пытался довольно долго.
Единственный вывод, к которому пришел - слышал эту фамилию или от отца,
или от отцовских друзей. В любом случае оставалось несомненным, что это
фамилия того самого комдива, что был на даче в гостях.