"Красотки из Бель-Эйр" - читать интересную книгу автора (Стоун Кэтрин)Глава 17Роба, вероятно, не будет на месте, сказала себе Эмили. Он уйдет на ленч, но… Если он будет у себя и не занят, она сможет показать ему фотографии Сесилии Фонтейн, которые только что напечатала. За все четыре месяца, что Эмили проработала на «Портрет», она ни разу сама не заходила к Робу. Более того, она никогда сама не договаривалась о встрече. Утром они с Робом улетают в Париж. Если Роба не будет в офисе, она просто оставит фотографии на его столе с запиской: «Я подумала, что вы захотите взглянуть на фотографии С.Ф. до поездки в Париж. Эмили». Можно даже добавить что-нибудь бодрое, например: «С нетерпением жду путешествия». Дверь в кабинет Роба была открыта, и Эмили услышала знакомый певучий южный выговор… Элейн. – Ты остановишься в «Ритце»? – Да, в «Ритце», – ответил Роб. Он сказал что-то еще, уже не так громко, но слова сделались неразборчивыми, как будто Роб прошелся по большому кабинету, удаляясь от двери. А может, его слова заглушили губы Элейн. Эмили положила конверт с фотографиями на стол Фрэн и написала короткую записку: «Фрэн, фотографии Сесилии Фонтейн. Эмили». Она уже повернулась, чтобы уйти, когда услышала следующий вопрос Элейн: – Она тоже там остановится? Эмили застыла. Элейн говорит о ней! И в ее голосе было столько презрения… презрения, сравнимого со скептицизмом, который Эмили видела в глазах этой женщины в тот день, когда делала ее фотопортреты. Эмили следовало уйти, это подсказывал ей инстинкт самосохранения, но она осталась. И услышала произнесенный на одном дыхании монолог Элейн, весь, от начала до конца. – В самом деле? В ее-то одежде? Я согласна, что ее новый образ от Энни Холл – шаг вперед по сравнению с ребяческим образом поникшего цветка, но все равно… Она поставит тебя в неловкое положение, Роб. И не важно, насколько хороши ее фотографии. Не понимаю, почему она ничего не делает со своей внешностью. Возможно, она была бедна прошедшим летом, на свадьбе, но ты, вне всякого сомнения, платишь ей достаточно, чтобы она купила более достойную одежду, привела в порядок волосы. Если хочешь, я могу с ней поговорить. Наступила пауза… тишина. Если Роб и ответил, то говорил он слишком тихо или стоял слишком далеко, чтобы Эмили услышала. Наконец Элейн продолжила мягко, обольстительным тоном: – Я знаю, ты не слишком рад этой поездке, Роб, в компании с ней. И раз уж я не могу поехать с тобой, то скорее отпущу тебя с Эмили, чем с любой другой женщиной. Ревновать мне не придется! Толкнув тяжелую дверь, Эмили выбралась на улицу, под яркое январское солнце, по щекам ее струились слезы. Робу неприятно ехать с ней в Париж? Он стыдится ее общества? Неужели он платит ей такие деньги в надежде, что она станет выглядеть лучше и перестанет унижать его и журнал, который он так любит? Роб боялся поездки в Париж, а у нее даже сон пропал, так она волновалась. Эмили занималась французским, языком своего детства, читала о французской истории и штудировала путеводители по Парижу, чтобы не ударить в грязь лицом, если, после того как у всех кутюрье будут взяты интервью, они с Робом смогут погулять вместе. Эмили ничего не ждала сверх улыбки Роба и того, что он будет доволен ее хорошим французским и способностью помочь ему. Эмили не ждала, что Роб обратит на нее особое внимание, но и не предполагала, что, посмотрев на нее, проникнется отвращением к тому, что увидит. Но именно так и будет! Эмили стояла под зимним солнцем на бульваре Уилшир. Отсюда было всего несколько кварталов до Родео-драйв и всего полквартала до «Элеганса». Деньги у нее были, большие деньги, полученные от Роба и лежащие в банке. Можно найти Эллисон… она такая сильная, модная. Они с Эллисон поедут на Родео-драйв, накупят там красивой одежды, и Эмили будет выглядеть… Но вероятно, Эллисон тоже стыдится ее! Эллисон и Роб так похожи – безупречно воспитанные, вежливые, добрые… слишком вежливые и добрые, чтобы показать свои истинные чувства. Эмили не пошла в «Элеганс», не поехала на Родео-драйв. Вместо этого она перешла улицу и встала на остановке, чтобы дождаться автобуса, который отвезет ее в Санта-Монику, в ее лишенную света квартиру в цокольном этаже и к бутылочке с таблетками, которую она не открывала – в этом не было нужды – с прошлого лета, как уехал Мик. Какой смысл идти по магазинам? Все деньги мира, вся шикарная одежда Родео-драйв не сделают ее достойной Роба Адамсона. Эмили не понимала, что с ней не так, но что-то было, глубоко запрятанное и болезненное, и это, как убийственная волна прибоя, сметало все неокрепшие чувства – надежду, радость, счастье, когда бы они ни осмеливались поселиться в ее сердце. Эмили даже не думала о том, чтобы положить бутылочку в чемодан, который возьмет в Париж. Но теперь, сидя в автобусе, который катил по бульвару Уилшир, она почувствовала, как что-то темное и уродливое вновь стало сжимать ее сердце, и решила, что лучше взять таблетки с собой. На тот случай, если боль станет совсем уж непереносимой. – Роб, пожалуйста, не сердись! Роб с тихой яростью слушал тираду Элейн и наконец взорвался: – Не смей так говорить об Эмили! Элейн была потрясена реакцией Роба. Потрясена и напугана. – Роб, я никого не хотела обидеть. Я предложила поговорить с ней, помочь ей, разве ты не понял? Я не ее критиковала, а только ее внешний вид. Роб, пожалуйста, не сердись! Роб посмотрел в растерянные, испуганные, озабоченные карие глаза Элейн и заставил себя проанализировать свою злость. В не меньшей степени, чем на Элейн, он был зол и на себя. Разве он сам не беспокоился, нанимая Эмили на работу? Разве не представлял ее – сочетание наркотиков, грубого хлопка и распущенности – входящей в дома знаменитостей с разрешения «Портрета»? Да. Но теперь Робу нет дела до одежды Эмили. Он замечает только – и до этого ему есть дело, – что ее серые глаза остаются ясными и что иногда она улыбается. – Извини, Элейн. Я погорячился. Но к твоему сведению, Эмили меня не смущает. Я горжусь тем, что она работает для моего журнала. И я не хочу, чтобы ты с ней разговаривала. «И, – Роб не стал говорить это Элейн, – я с нетерпением жду поездки в Париж». Неделю спустя Роб шагал по левому берегу Сены и мысленно оценивал успех своего пребывания в Париже. С деловой стороны это был безоговорочный триумф. Интервью с четырьмя ведущими кутюрье прошли прекрасно, искренние беседы, сдобренные юмором, пониманием и личным отношением. Непринужденность этих интервью была достигнута благодаря Эмили. Она слушала, внимательно и с улыбкой, спокойно давая правильный перевод, когда английский язык подводил модельеров, и ее безупречный французский звучал мягко, ненавязчиво и интригующе. И модельеры, в свою очередь, были заинтригованы Эмили, с ее совершенным французским и физическим изяществом, свойственным парижанкам, ослепительными золотыми волосами и тонкими чертами лица. Но одежда… Роб наблюдал, как каждый из кутюрье реагировал на парадоксальную внешность Эмили, поначалу принимая ее одежду, призванную скрыть фигуру, за авангардную идею какого-то неизвестного модельера из Калифорнии, чьи творения еще украсят страницы «Вога» и показы мод в Нью-Йорке и Париже. Роб понимал, что парижские светила моды постепенно отметали такую возможность, и каждый из них, по ходу интервью, уже ничего не хотел, как только нарядить Эмили в свои великолепные шелка, атлас и шифон. Школьного французского Роба вполне хватало, чтобы понять предложения модельеров: «Небольшой подарок, дорогая, прошу вас. Блузка, элегантное платье, модные брюки» – и вежливый, спокойный, изумленный отказ Эмили. Роб не знал, может, Эмили в конце концов и соглашалась принять шелковую блузку или шарфик или другой знак внимания, потому что по окончании интервью уходил, а она оставалась, чтобы сделать свои знаменитые портреты. И до следующего утра, когда они встречались в вестибюле «Ритца» за минуту до того, как сесть в такси и ехать в ателье модельера, Роб ее не видел. С деловой точки зрения поездка в Париж была огромным успехом, но с личной – просто катастрофой. Роб надеялся, что эта поездка поможет им с Эмили лучше узнать друг друга, но этого не случилось. Еще до отъезда из Лос-Анджелеса Эмили попросила Фрэн поменять ей билеты с первого класса на второй и отказаться от забронированного для нее номера в «Ритце». Роб знал, что Эмили никогда не путешествовала первым классом, никогда не останавливалась в пятизвездочных отелях, которые он был счастлив для нее оплатить, но думал, что на этот раз, вместе с ним, она не откажется. Роб надеялся, что каждое утро они с Эмили будут встречаться, чтобы вместе позавтракать в ресторане «Ритца». Вероятно, у них будет возможность прогуляться по Елисейским полям или в Тюильри, посетить Центр Жоржа Помпиду или Лувр. А вечером, когда Эмили будет возвращаться со своего дневного фотосеанса, они могли бы ужинать в Латинском квартале. Роб надеялся, что они с Эмили станут друзьями. Но этот план обернулся полным провалом. Каждое утро Эмили появлялась в вестибюле «Ритца» буквально за несколько мгновений до начала рабочего дня, присутствовала при интервью, потом Роб уходил, а она делала фотографии, и все. Один раз Роб предложил ей поужинать с ним. Эмили, казалось, удивилась, смутилась, встревожилась и наконец отрицательно покачала головой. Операция прошла успешно, думал Роб, идя в сумерках вдоль Сены, но пациент умер. По бульвару Сен-Мишель Роб прошел в сердце Латинского квартала, где за столиками, вынесенными из кафе на тротуары, сидели, оживленно переговариваясь и смеясь, студенты Сорбонны. Обсуждают Сартра и любовь, с надеждой подумал Роб. Но потом решил, что, как и вся нынешняя молодежь, студенты, вероятно, обсуждают курс акций, деньги, мощные автомобили и хороший секс. Свернув с бульвара Сен-Мишель на бульвар Сен-Жермен, Роб вдруг увидел в книжном магазине Эмили. Она выглядела, как настоящая француженка. Ее свободные брюки и бесформенный пиджак были в Латинском квартале как нельзя более к месту. Роб заколебался. Эмили не захотела быть с ним. Она ясно дала это понять. Сегодня после интервью в Доме Диора они попрощались. Завтра Роб возвращался в Лос-Анджелес. Эмили оставалась во Франции еще на неделю. Роб уже собрался повернуться и оставить француженку наедине с ее городом, как внезапно Эмили подняла глаза и увидела его. Роб неуверенно улыбнулся и подошел к девушке. – Привет… – Привет. – Сегодняшний фотосеанс прошел хорошо? – спросил Роб, зная, что деловые вопросы были безопасной темой. – Да. Отлично. – По-моему, все интервью вполне удались, как вам кажется? – По-моему, тоже. Надеюсь, и с фотографиями все будет в порядке. – Не сомневаюсь. – Роб улыбнулся, затем мягко, но настойчиво предложил, не оставляя ей возможности сказать «нет»: – Идемте, выпьете со мной капуччино. Мне бы хотелось послушать ваши впечатления о Париже. И пока они пили капуччино в «Кафе де Флор», Эмили рассказывала о том, как ей понравился Париж, насколько до странности дома она себя здесь чувствует. – Вы хотите переехать в Париж? – спросил Роб. Его охватило смешанное чувство. Ему будет недоставать Эмили – ее чудесные фотографии он будет получать по почте, а не лично от нее, но эта эгоистичная причина отступала перед мягким светом ее глаз. – Не знаю. – «А мне нужно? Я смущаю вас, Роб?» Эмили храбро посмотрела в синие глаза, слишком вежливые, чтобы в них можно было увидеть неодобрение, и тихо повторила: – Не знаю. – И сколько же вы собираетесь пробыть здесь в этот раз? – Я вернусь в Лос-Анджелес в субботу, через неделю, если считать с завтрашнего дня. – И все время проведете в Париже? – В Париже, Версале, в долине Луары. – Эмили слегка наморщила лоб, словно взвешивая свои мысли, и наконец добавила: – Я делаю серию снимков луны. – Для «Шато Бель-Эйр»? Я знаю. И ничего не имею против, Эмили. Я говорил вам об этом. – Вам сказала Эллисон? – тихо спросила Эмили. – Нет. Мне сказал Роджер Таун. Восторженный стяжатель Роджер Таун. – Стяжатель? – Я более чем уверен, что Роджер хотел бы получить ваш талант в безраздельное пользование для украшения своих «Шато» по всему миру. – Вот как… – Сколько бы ни предложил вам Роджер, я предложу больше. Роб знал, что Роджер не станет переманивать Эмили из «Портрета», хотя был бы и не прочь. Просто так дела не делаются ни между джентльменами, ни между друзьями. – Я никогда не брошу «Портрет». – Надеюсь! – Роб улыбнулся. – Так, значит, предстоящая неделя – не совсем отпуск. Эмили наклонила голову и застенчиво улыбнулась. – Что? О чем вы думаете, Эмили? – Мне не следует вам этого говорить, Роб. – Скажите. – Фотография – это не работа. Прожить остаток жизни – вот работа. А делать красивые фотографии – это убежище, счастье… Роб и Эмили прогуливались вдоль Сены по набережной де ла Турнель. Когда они дошли до моста де ла Турнель, Эмили остановилась. – Мне в гостиницу сюда. Спасибо за капуччино, Роб. – Вы живете на острове Святого Людовика? – Да. – Позвольте мне проводить вас, Эмили. Местность тут пустынна, да и темновато. – «Я совсем не спешу расстаться с тобой. А ты, как всегда, торопишься отделаться от меня?» – Хорошо. Спасибо. Улицы за мостом де ла Турнель, на острове Святого Людовика, были еще темнее, укрытые тенью великолепных старинных зданий – классического величественного напоминания о грандиозности древнего Парижа. – Это здесь. Гостиница Эмили оказалась домом, где сдавались маленькие недорогие комнаты. Входная дверь была из матового стекла и вела прямо к скудно освещенной, очень крутой лестнице. Роб пошел наверх вместе с Эмили. Гостиница, вероятно, безопасная, но… Комната Эмили располагалась на последнем этаже справа. Это была фактически мансарда, аскетичная, без окон. Матрац маленькой, узкой кровати был продавлен посередине, снизу торчали сломанные пружины. С потолка свисала голая лампочка – единственный источник света в комнате. Под шаткий стол был задвинут колченогий стул. На узкой кровати лежала развернутая карта Парижа, прижатая по углам путеводителями. – Типичный Париж, – прошептала Эмили, внезапно смутившись, что Роб увидел ее комнату. – Здесь мне удобнее, чем в номере «Ритца». Эмили наклонила голову, и золотой занавес тонкого шелка упал ей на лицо, скрыв глаза. Роб захотел увидеть эти серые глаза, улыбнуться им, ободрить. Очень нежно, не задумываясь над своим движением, потому что оно казалось ему верным, естественным, Роб отвел шелковистое золото с лица Эмили. Под его прикосновением Эмили застыла, а серые глаза за золотистым занавесом больше не были застенчивыми или смущенными… они были испуганными. – Пожалуйста, не надо. Эмили отступила назад, сделав два шага. Еще шаг, и она была уже у кровати. – Эмили? – Пожалуйста… – Эмили, что случилось? Роб шагнул к ней и увидел нараставший в ее глазах ужас. «Ты боишься меня, Эмили? Почему?» – Пожалуйста, уходите, пожалуйста, уходите, не бейте меня, пожалуйста… – Эмили говорила тихо и как-то отстраненно, словно маленький ребенок, произносящий заклинание, на которое никто не обратит внимания, молитву, которая останется без ответа, последнюю слабую мольбу о пощаде. – Эмили… – Причиной ее страха был он! Чем ближе он подходил, тем сильнее становился страх. В конце концов, сбитый с толку, сдавшийся, Роб прошептал: – Хорошо. Я ухожу, Эмили. Извините. Роб закрыл за собой дверь, оставив Эмили смотреть на нее сквозь пелену слез. Затем Эмили затрясло от пережитых ощущений. Облегчение… разочарование… боль… Облегчение, потому что Роб ушел. Разочарование, потому что она считала Роба другим, совсем другим, а он оказался как все. Нет, не совсем как все, потому что прислушался к ее мольбам. И все же – да, в целом он был таким же, и надежды не оставалось. Боль – пронзительная, невыносимая боль глубоко внутри. Эмили сунула руку в угол своего маленького чемодана и достала бутылочку с таблетками, которые дал ей Мик. У нее дрожали руки, и, когда она отвинтила крышку, таблетки высыпались на узкую кровать, на разноцветную карту Парижа. Эмили взяла с Монмартра серую в зеленую крапинку таблетку и быстро проглотила ее. Положила еще две в карман пальто на потом, если вдруг первая таблетка потеряет свои волшебные свойства до того, как она будет готова вернуться со своей прогулки в ночь. Теперь Эмили почувствовала себя спокойнее. Она собиралась скрыться. На несколько драгоценных часов боль уйдет. Таблетка у нее в желудке. Хорошо. Через несколько минут она начнет действовать. Эмили отогнала мысли о Робе и приказала себе думать об огнях и красках Парижа, очертаниях улиц, о захватывающих видениях, которые ждали ее, – знакомые чудовища. Спокойно, спокойно… Роб стоял на мосту Святого Людовика, вглядываясь в летящие контрфорсы Собора Парижской Богоматери, – в темноте они казались искаженными, – и пытался докопаться до смысла происшедшего. Что, черт возьми, Эмили подумала, он собирается делать? «Пожалуйста, уходите, не бейте меня!» Как Эмили могла подумать, что он вообще способен кого-то ударить, не говоря уж о ней? Роб ушел из мансарды, потому что этого, отчаянно взмолившись, захотела Эмили, но он не мог так этого оставить. Он быстро вернулся в маленькую гостиницу, взбежал наверх, перешагивая через две ступеньки, и постучал в рассохшуюся деревянную дверь ее комнаты. – Эмили, впустите меня. Нет! При звуке его голоса и неожиданном вторжении стука Эмили сковал страх. Страх и новое разочарование – Роб ничем не отличался от остальных. Но во всяком случае, таблетку она приняла. Перенести это будет легче, но все равно… нет. – Эмили? Эмили медленно открыла дверь, против воли принимая свою участь, заключенную в боли. Она подняла навстречу ему свое тонкое лицо, и ее серые глаза встретились с его взглядом – гордые, вызывающие, но такие мудрые, такие до боли мудрые. «Я знаю, что ты собираешься сделать, Роб, и я сделаю все, что ты захочешь, потому что у меня нет выбора». Роб всматривался в милое лицо и серые глаза, которые явно говорили о безнадежности. Безнадежности? Почему? – Эмили, прошу тебя, скажи мне, что случилось? Эмили ощутила легкую дрожь, свидетельство того, что таблетка начала действовать. Быстрей же! – Эмили? – Ты знаешь, что случилось. – Нет, не знаю. – Ты хотел… – Эмили поискала приличные слова, – заняться со мной сексом. – Что? Нет, Эмили! – «Да, если это то, чего ты хотела. Если бы твои глаза попросили о поцелуе, я бы поцеловал тебя, но…» – Ты, кажется, смутилась из-за комнаты. Я убрал твои волосы с лица, чтобы видеть тебя, когда буду пытаться убедить не смущаться. Только и всего. Мысли Роба перенеслись в тот душистый летний вечер в парке Санта-Моники. Руки любовника Эмили блуждали по всему ее изящному телу – интимно, недвусмысленно, грубо, и она не противилась… или это не противились наркотики? – Объясни мне, Эмили. – Что объяснить? – Объясни, почему ты решила, что я хочу заняться с тобой любовью? – «Объясни, почему ты решила, что я возьму тебя силой?» – Заняться любовью? «Сколько горечи! Эмили, объясни». Таблетка подействовала. Хорошо. Она начала чувствовать себя сильнее и смелее. – Заняться любовью, – мягко повторил Роб. Эмили могла увидеть в его глазах желание, но с таким ужасом реагировать на нежное прикосновение! – Почему ты так подумала? – Потому что этого хотят все мужчины, – просто ответила Эмили. – Может, твой друг, Эмили… – Мой друг? – Я видел тебя с ним прошлым летом, пару дней спустя после свадьбы. Вы были в парке Санта-Моники. «Значит, ты знаешь обо мне все, Роб. – У Эмили защемило сердце. – Все время знал». – Эмили, может, все, чего он хочет, – это секс, но… Теперь наркотик уже действовал вовсю, и ее иллюзии – что Роб был приветливым и добрым, потому что видел в ней что-то хорошее, чего не видел ни в ком другом, – разлетелись вдребезги. Ей было уже нечего терять. «Расскажи ему все, Эмили. Почему бы и нет?» – Все мужчины всегда хотели от меня только секса. – Затем, потому что терять ей было уже нечего, иллюзий, которые надо было спасать, не осталось, она с вызовом добавила: – Мужчин было очень много, Роб. Это началось давно. – И как же давно? – тихо спросил Роб, страшась услышать ответ. Эмили никогда никому не рассказывала. Воспоминания завертелись, спутанные наркотиком, и она вспомнила людей, которые уже просили ее об этом. Это были врачи, когда она попыталась покончить с собой. «Кто-нибудь прикасается к тебе, Эмили? Кто-нибудь заставляет тебя делать то, что ты не хочешь? Кто-то заставляет тебя думать о себе плохо?» «Нет, – ответила она им. – Он прикасается ко мне, потому что любит меня, и я хочу все это делать, чтобы заслужить его любовь. Я плохая, потому что если бы я была хорошей, он бы не захотел делать это со мной». Эмили ничего не рассказала ни врачам, ни социальным работникам в больнице, ни учителям в школе. Они так и не узнали, почему она приняла горсть таблеток, которые чуть не убили ее. Но Эмили кое-что узнала. И это касалось таблеток. Она узнала, что перед тем как умереть, она испытала чудесное, туманное, летящее чувство. Вот если бы снова и снова испытывать это чувство и не умирать… – Эмили? И как давно это началось? Эмили никогда никому об этом не рассказывала, а сейчас из всех людей выбрала Роба – Роба, который, она отчаянно хотела в это верить, был другим. Может, он другой, только она все та же, даже с ним. – С моего отчима. О Эмили! – Хочешь рассказать мне об этом? – тихо спросил он. Ища ответа, Роб взглянул в ее глаза, но их ясный серый цвет подернулся дымкой. Он увидел рассыпанные по узкой кровати таблетки. – Эмили, что ты приняла? – Что-то серо-зеленое. – Ты даже не знаешь? – Какой-то специально созданный галлюциноген. – Она храбро и дерзко улыбнулась. Какая разница, что это, Роб! Он действует. Роб почувствовал беспомощность и злость. Он злился на мужчин, которые заставили Эмили бояться его, на Эмили, посчитавшую его таким же, на себя за то, что оставил ее одну. И вот теперь Эмили покидала его, спасаясь в ином мире. – Пойдем погуляем, – предложил Роб. Он не хотел снова оставлять ее одну. Он собирался быть рядом, защищать, пока она не придет в себя. Может, тогда она захочет рассказать, а может, и не захочет, но если да, это не должно произойти в крохотной, плохо освещенной комнате, с кроватью, усыпанной наркотиками. Вместе с ней Роб вернется к сиянию Парижа, защитит ее от демонов ночи и, если сможет, защитит ее от демонов, гнездящихся в ее сердце. Роб мог сказать, когда Эмили видела галлюцинации. Она останавливалась и куда-то вглядывалась, наклонив голову и мягко улыбаясь, завороженная светом, формой или цветом. Потом все проходило. На мгновение она смущалась, а потом шла дальше, пока не находила новый объект. Эмили вела, Роб следовал за ней. Она была Алисой в Стране чудес, восхищающейся ее обитателями. Роб даже не был уверен, осознает ли Эмили его присутствие. Она смотрела на него, словно делала неожиданное открытие, и внимательно разглядывала его лицо. Роб догадывался, что вместо его лица она видит калейдоскоп из тысяч лиц. Роб надеялся, что лица, которые видела Эмили, были дружескими. Еще он надеялся, что даже под грузом наркотика и боли Эмили знает, что не безразлична ему. Наконец навеянный наркотиками мир начал бледнеть. Эмили нерешительно посмотрела на Роба, и они снова оказались перед лицом того, с чего все это началось, – перед застенчивым, смущенным взглядом, попыткой Роба подбодрить и нежным прикосновением, которые вызвали к жизни боль и страх. Может, Эмили Руссо никогда не знала нежного прикосновения любящего мужчины?.. Роб и Эмили сели в дальнем углу кафе, все еще переполненного и шумного в два часа ночи, и Роб заказал для них по чашечке кофе. «Никакого вина, – подумал он. – Больше никаких наркотиков. Поговори со мной, Эмили». – Хочешь рассказать мне о своем отчиме? – А что тут рассказывать? Несколько часов назад они сидели в кафе, пили капуччино, и Эмили казалась такой расслабленной, спокойной. Сейчас ее серые глаза очистились от наркотического тумана, и в ясном взгляде Роб видел печаль и покорность. «Я уже все тебе рассказала, Роб. Ты знаешь ужасную правду о моей жизни». «А поможет ли Эмили разговор?» – подумал Роб. Он ничего про это не знал! Разумеется, об этом писали в газетах, но гораздо проще было бы отрицать существование таких вещей. Или хотя бы считать, что это происходит с другими людьми, с женщинами, которых он не знает и никогда не узнает. Но сейчас это происходило с этой красивой женщиной, а Роб мало чем мог помочь ей, кроме своего участия. – Эмили, ты можешь мне доверять. Я твой друг. Правда. Мне кажется, тебе станет легче, если мы поговорим об этом. – Что ты хочешь знать? – Сколько тебе было лет? – Роб отозвался на ее вопрос вслух. Мысленно же он дал другой ответ. «Ничего. Я ничего не хочу знать. Я хочу, чтобы этого никогда с тобой не произошло». – Мне было десять, потом одиннадцать, двенадцать… – Это случалось не один раз? – Все время. – Эмили тихо добавила, потому что хотела, чтобы Роб знал: – Я пыталась остановить его, Роб. Я его умоляла. – Ты не могла его остановить, Эмили. Да и как? Он был взрослым мужчиной, а ты маленькой девочкой. В этом не было твоей вины. – Он заставил меня верить, что была, – прошептала она. – Не было. Неужели тебе никто не объяснил? – Никто не знает. Никто, кроме тебя. Пожалуйста, не говори никому. – «Пожалуйста, не говори Элейн… или Эллисон». – Не скажу. Обещаю. – Роб мягко улыбнулся. Он хотел прикоснуться к ней, обнять, но этим он напугал бы ее, предал, в конце концов. – И в полицию ты не сообщила… никому? – Нет. – Но он прекратил, когда тебе было двенадцать? – Он уехал. – Ее отчим исчез на следующий день после того, как Эмили попыталась покончить с собой. Он просто растворился, отчего ее мать чувствовала себя ужасно несчастной, а Эмили – еще более виноватой, потому что и это случилось из-за нее. – А через четыре года уехала и я, как только сдала последний экзамен в школе. – Это было в Квебеке? – Нет. Мы переехали в маленький город на севере Калифорнии, где моя мать и вышла за отчима. Мой отчим был… и есть… американец. Он удочерил меня. Но когда мне исполнилось восемнадцать, я вернула себе фамилию настоящего отца. Мой отец француз… рыбак. Его лодка перевернулась, и он утонул, мне тогда было три года. – Мне очень жаль. Эмили тихо, задумчиво улыбнулась. В ее жизни было столько такого, чего она уже не могла изменить. – Ты убежала из дома? – спросил он, помолчав несколько минут. – Никто не пытался меня остановить, Роб. – Эмили пожала плечами. – Меня приняли в Калифорнийский университет, но мне нужны были деньги на дополнительные занятия и на жизнь, мне не хватило того, что я скопила, подрабатывая, когда училась в школе. Роб затаил дыхание, надеясь, что Эмили не сбежала из неприютного дома на улицы Лос-Анджелеса. Но нет, этого не случилось. Она нашла работу, два или три места одновременно, и крохотную квартирку в цокольном этаже в Санта-Монике, на которую не нашлось других желающих. Затем, в один прекрасный день, в окне студии Джерома Коула она увидела объявление «Требуется помощник». – А потом, в одну из суббот июня, у Джерома случилось пищевое отравление, и я сделала свадебные фотографии и… – Эмили улыбнулась. «А потом я получила работу у тебя». Улыбка потухла, когда она вспомнила, что Роб все о ней знает – и всегда знал, – хотя его глаза по-прежнему светились теплом. – Я больше не встречаюсь с Миком. – С Миком? – Это тот мужчина, с которым ты меня видел. Хорошо. Начало положено, но этого недостаточно. – Эмили, если ты никогда ни с кем не разговаривала… может, тебе это поможет? Есть специалисты, которые обучены… – Ты считаешь, что со мной что-то не так? Эмили уставилась в свой кофе, надеясь увидеть какие-то очертания или цвет, что-то, что подтвердило бы, что таблетка все еще действует. Но ничего не было, ничего, что смягчило бы боль. – Нет! – быстро, твердо ответил Роб. Он смотрел на нее, пока она не подняла глаза и не встретилась с ним взглядом. – Я знаю, что в тебе нет ничего плохого, Эмили. Ты – невинная жертва. – Со мной все в порядке, Роб. Нет, не в порядке! – подумал Роб, вспомнив ее реакцию на его нежное прикосновение: принять наркотик, любой наркотик, уйти от действительности. Роб и Эмили вернулись в ее комнатку на острове Святого Людовика в половине четвертого утра. Роб оставался на безопасном расстоянии, пока Эмили открывала дверь и включала голую лампочку, свисавшую с потолка. – Спасибо тебе, Роб. Роб улыбнулся, подыскивая верные слова для ответа. «Всегда рад тебя видеть, Эмили. Я прекрасно провел время». Вежливый ответ будет ложью. Его беспомощность, неспособность оказать настоящую помощь терзала Роба на протяжении всего вечера, когда он наблюдал, как она подыскивает ответы, отдается на волю случая, одинокая, отчаявшаяся. Это Робу решительно не нравилось, но… но быть рядом с ней… Ему не хотелось, чтобы это закончилось. – Я улетаю в Лос-Анджелес в четыре часа дня. Хочешь вместе пообедаем? – Да. – Хорошо. Я буду здесь в одиннадцать. – Договорились. Когда он уже собрался уходить, его взгляд упал на карту Парижа, усыпанную таблетками. – Эмили, пообещай мне, что выбросишь таблетки. Эмили ответила печальной улыбкой. «Я не могу тебе этого обещать, Роб…» |
||
|