"Иехудит Кацир. Шлаф штунде " - читать интересную книгу автора

траве возле бассейна между шезлонгами и шепчешь каждому на ухо: Гитлер! Я
видела, что большинство не откликались и вообще ничего не делали, и только
некоторые открывали глаза и смотрели с удивлением, будто очнулись от сна и
еще не успели припомнить, где они находятся, и тут же снова погружались в
дрему, но один, огромный и толстый, с густыми черными волосами на груди и на
спине, похожий на огромную гориллу, вскочил и погнался за тобой по газону,
пыхтя, словно паровоз, и тяжело дыша. Глаза его тоже были огромными и
красными, как фары паровоза, он поймал тебя и влепил тебе затрещину, потом
сгреб в охапку и долго трепал, и отрывисто выкрикивал, будто лаял: поганец,
паскудник, холера! Паскудник, холера! Ты вернулся ко мне с горящими ушами,
но не собирался реветь, а сказал, что нисколечко не больно. С тех пор,
всякий раз как упоминали Гитлера - в классе или по телевизору, - я
представляла себе вместо настоящего Гитлера с его челочкой и усиками именно
того гориллу из дома отдыха.

В полдень мы спускались, как всегда в первый день каникул, обедать в
"Погребок Бальфура", и тощий длинный официант, похожий на профессора, -
дедушка рассказывал нам, что много лет назад он и в самом деле был
профессором в Берлине, - в очках в серебряной оправе, и с бородкой такого же
цвета, и с черным галстуком-бабочкой, отвешивал нам учтивый поклон,
поскольку дедушка был здесь постоянным посетителем, и отодвигал стулья,
чтобы нам удобно было сесть, и скоренько раскладывал перед нами меню, и
спрашивал: что для вас, герр Грин? Хотя знал, что дедушка заказывает всегда
одно и то же: жаркое, картофельное пюре с квашеной капустой и гроздь
лилового винограда на сладкое. Посетители за соседними столиками тоже нас
знали, улыбались и приветливо махали нам беленькими салфетками, а я все
время, пока ела, глядела на двух поварят, вырезанных из дерева и подвешенных
на стенке, с высокими колпаками, длинными фартуками и черными закрученными
кверху усами, похожими на две дополнительные улыбки над розовыми
улыбающимися ртами, и они глядели на меня в ответ, опираясь на половинку
бочки, выступающей из стены и наполненной - в этом я была уверена -
очень-очень вкусной квашеной капустой, такой же, как у меня на тарелке. И ты
однажды сказал мне, что тут, прямо под нами, есть подземелье, таинственный
грот, из-за которого эта столовая и называется "Погребок Бальфура", и в этом
подземелье стоит множество точно таких же бочек с квашеной капустой, которой
может хватить на сколько угодно времени, если вдруг еще раз будет
Катастрофа, и тогда вошел продавец газет, прихрамывая на одну ногу, в серой
грязной и мокрой от пота майке, и стал кричать: ""Маарив", идиот! "Маарив",
идиот! Кто хочет "Вечерку"?" - пока все пространство столовой не наполнилось
его прокислым дыханием. Дедушка совсем не обиделся на "идиота", подозвал его
знаком, он подошел к нашему столику и протянул своей черной грязной ручищей
газету: "Едиотахронот" ("Последние новости"), и дедушка заплатил ему
двадцать грошей, хотя возле самого входа в столовую был чистенький киоск, в
котором продавали и газеты, и лимонад-шипучку, и мороженое. Потом мы ехали
мимо Золотого куполашлафштунде![2] Это шлафштунде всегда казалось мне
названием какого-то торта, вроде ее шварцвальдкирш-торт, или захер-торт, или
апфель-штрудель, которые она пекла из-за того, что они напоминали ей о ее
прежнем доме где-то там, не в Израиле, и об уютных душистых кафе, когда
снаружи холодно и идет снег, но доктор Шмидт ни в коем случае не разрешал ей
их есть, поскольку у нее был сахар в крови, очень опасный для сердца.