"Иехудит Кацир. Шлаф штунде " - читать интересную книгу автора

Накануне страданий облетают сады сердец.
Увядает радость, и умирает песнь.
И во мраке жизни
проступает смертельный мрак.
Вот и пришел срок.
Поднимите, друзья, бокалы.

А лица наши будут обращены к дедушке, закутанному в пыльную простыню и
спешащему проскользнуть к заслуженному им вечному шлафштунде возле бабушки,
умершей зимой, много-много лет назад (а нас даже не взяли на похороны, чтобы
мы не простудились и не пропустили занятий), и к кантору, закрытые глаза
которого будут обращены к небу: Господь, исполненный милосердия, восседающий
в высотах! - и к твоему отцу, совсем седому и скорбно бормочущему: да
возвысится, да освятится Имя Твое великое! - и к моей матери, в блузке с
разорванным воротом[3] и спрятанным в ладонях лицом, и к старикам,
отвечающим: аминь. Все они кажутся такими одинаковыми под масками морщин,
кто-то из них машет мне салфеткой и улыбается из-за соседнего столика в
"Погребке Бальфура", которого давно не существует, кто-то дремлет в
шезлонгах дома отдыха, закрывшегося много сезонов назад. А вот и Миша,
совсем не постаревший, но расставшийся со своей белой фуражкой и радостной
улыбкой во весь рот, открывавшей золотой зуб. Теперь он в черной кипе и
скорбно, шумно сморкается. Взгляд мой останавливается на сморщенном,
запеченном личике крохотной согбенной старушки, явно как-то особо
отчеканенном в моей памяти, я уверена, что с ней связано нечто чрезвычайно
важное в моем детстве, но не в силах вспомнить, ни что, ни откуда она, и я
поворачиваюсь к тебе и ищу подсказки в твоем взгляде, скользящем мимо, в
твоем отрешенном лице, в серебристых нитях волос, вызывающих во мне боль,
столь же пронзительную, как свисток поезда, что мчится сейчас вдоль берега
по дороге на новый вокзал Бат-Галим; обрывки воспоминаний тянутся, тянутся
из меня, будто связанные друг с другом хвостиками - как те цветные платочки,
которые фокусник в венгерском цирке вытаскивал из своего кармана.

Через неделю после начала тех каникул ты уже не хотел убегать с цирком
и упражняться в хождении по натянутому между двумя соснами канату, не хотел
играть ни в Анну Франк, ни в "Хасамбу",шлафштунде, подкралась к тебе сзади,
выхватила у тебя из рук книжицу, называвшуюся "Любовные откровения
командира" (на обложке был нарисован солдат в коричневой форме и высоких
черных сапогах, направляющий огромный страшный пистолет на распластанную у
его ног на снегу блондинку в одних лишь трусиках и лифчике). Я спрятала
книгу и сказала, что не верну до тех пор, пока ты не объяснишь мне, что
случилось. Ты посмотрел на меня странным взглядом сквозь свои длинные
светлые ресницы и сказал: поклянись черной могилой Гитлера, что
никому-никому никогда не расскажешь. Я поклялась торжественным шепотом и тут
же представила себе глубокую черную яму, в которой стоит огромный и
волосатый Гитлер из дома отдыха. И тогда ты рассказал мне, что в последнее
время, в общем, с тех пор как ты начал читать эти книги, он надувается у
тебя в трусах и становится таким невыносимо тяжелым, что тебе приходится
мять и тереть его до тех пор, пока из него не брызнет белая жидкость, и это
ужасно приятно, это самое приятное, что тебе приходилось испытывать в жизни,
это как взрыв сверхновой звезды, но потом это начинает мучить тебя, потому