"Иехудит Кацир. Шлаф штунде " - читать интересную книгу автора

под которыми жил целый мир, и маленький нос, по которому палец, как по
горке, скользил ко рту, к приоткрытым губам, откуда на мои ледяные пальцы
дул жаркий воздух, ты оттянул на мне рубашку и запустил под нее свою
холодную руку, и она прошлась снизу вверх, а потом сверху вниз, до этого
приятного места, где, если бы мы были кошками, у нас бы рос хвост. Я
притиснула свой рот к твоему и почувствовала вкус украденного шоколада,
языки наши встретились, обхватили друг друга и стали толкать, давить -
поспешно, с безмолвной силой, как два перепуганных бойца, я распахнула
рубашку на твоей гладкой груди и на своей, с набухшими сосками - чтобы
прижать их, затвердевших от холода, к твоей теплой коже, к твоему дышащему
животу, и почувствовала такую сладость между ногами, как будто мне намазали
там медом, избыток которого стекает в трусики, и это заставило меня
раскинуть ноги и плыть, плыть - вперед-назад, вперед-назад по твоей ноге, по
твоему бедру, а ты обнимал меня все сильней и облизывал мои губы, как будто
это были леденцы, и взял мою руку и положил ее туда, на упругий выступ в
твоих коротеньких брючках, и лицо твое стало серьезным и хрупким, и я
увидела на нем такое, чего никто никогда до меня не видел, и дышала
часто-часто, как маленький зверек, без всяких мыслей и воспоминаний, мой
тающий живот прилип к твоему, сладости в трусиках становилось все больше,
больше - до боли, которую невозможно стало терпеть, и вдруг внутри меня
поднялись волны, спазмы и обмирания - сильные и острые, дольше и острее
всего было первое, а после еще и еще, короче и быстрее - как трепещущие
бабочки, и я едва удержалась, чтобы не закричать и не разбудить их там,
внизу... Мне хотелось, чтобы это никогда не кончалось, но это все-таки
кончилось. Я упала на тебя бездыханная, с сердцем, бьющимся как после
стометровки, и увидела, что ты тоже лежишь почти без сознания, и стараешься
вдохнуть в себя воздух, и лицо твое пылает. Я сползла с тебя и легла рядом,
и увидела влажное пятно, расплывающееся по твоим брючкам, и ноздри мои
уловили запах, подымавшийся от нас обоих и смешивавшийся в один, ни на что
не похожий запах.

Потом ты глянул на меня своими зелеными искристыми глазами, улыбнулся и
поцеловал в щеку, решительно откинул прилипшие ко лбу волосы, сел, одним
движением скинул с себя рубашку и сказал: сними тоже! Я сняла, ты положил
голову мне на живот, и так мы немного отдохнули, рука моя ворошила твои
влажные волосы, а длинные солнечные пальцы просовывались сквозь опущенные
жалюзи и разбрасывали веера света по стенам. Потом я погладила тебя по спине
и сказала, что кожа у тебя нежная, как бархат, а ты сказал, что у меня она
гладкая, как вода, и поцеловал меня в живот, и принялся рисовать на нем
губами странные рисунки, и сказал: когда ты лежишь на спине, грудь у тебя
плоская, как моя. И стал облизывать языком мои соски - язык был немного
шершавый, как у кота, и ты облизывал и облизывал их, пока они не сделались
твердыми, как косточки вишни, и я снова почувствовала, что между ног у меня
делается сладко и скользко, и хотела, чтобы и дальше было, как раньше, но
тут снизу раздался бабушкин голос, резкий и подозрительный, как перископ
подводной лодки: дети, где вы? Пять часов, идите пить чай с тортом! Мы
скоренько надели свои рубашки и спустились, ты пошел сменить брюки, а я
глянула в зеркало в позолоченной оправе в прихожей - глаза мои сияли из его
глубин, как две небесные чаши, и весь мир, мебель в гостиной, дедушка и
бабушка и дядя Альфред показались такими далекими и ненастоящими, но в то же