"Франц Кафка. Аэропланы в Брешии" - читать интересную книгу автора

комедиантов. На треугольных сужениях фасадов написаны имена авиаторов, чьи
машины скрываются внутри, а сверху развеваются триколоры их родины. Мы
читаем имена: Кобьянчи, Каньо, Кальдерара, Ружье, Кёртисс, Монкер
(трентинец, носящий итальянские цвета, им он доверяет больше, чем нашим),
Анзани, клуб римских авиаторов. А Блерио? - спрашиваем мы. Блерио, о
котором мы только и думали, где же Блерио?
По обнесённой изгородью площадке перед ангаром бегает Ружье, маленький
человечек с примечательным носом, рукава постоянно елозят вверх-вниз. Он
объят бурной, несколько неясной деятельностью, он поддергивает рукава
резкими движениями, ощупывает себя на ходу руками, отсылает своих рабочих
в ангар, зовёт их обратно, идёт сам, тесня всех перед собой, а в стороне
стоит его жена в тесном белом платье и маленькой чёрной шляпке, туго
втиснутой в причёску, ноги в короткой юбке слегка расставлены, взгляд
вперяется в жаркую пустоту - занятая женщина с тьмою забот и дел в
маленькой голове.
Перед соседним ангаром сидит в полном одиночестве Кёртисс. Под
приподнятыми занавесами виднеется его аппарат; размером он больше, чем о
нём рассказывают. В тот момент, когда мы проходим мимо, Кёртисс держит в
руках нью-йоркскую "Геральд" и читает верхнюю строчку на одной из страниц;
через полчаса мы возвращаемся, а он как раз добрался до середины этой
страницы; ещё через полчаса заканчивает эту и начинает читать следующую.
Похоже, летать сегодня он не намерен.
Мы поворачиваемся и видим широкое поле. Оно такое большое, что,
кажется, всё на нём теряется: финишная планка недалеко от нас, сигнальная
мачта вдалеке, стартовая катапульта где-то справа, автомобиль Комитета,
который с наполненным ветром жёлтым флажком выписывает на поле полукруг,
останавливается и едет дальше.
Посреди почти тропической страны сооружен искусственный пустырь, и
итальянская знать, блестящие парижские дамы и тысячи прочих людей
собрались здесь, чтобы сощуренными глазами часами обозревать солнечную
пустошь. На всей этой площади нет ничего, вносившего бы какое-то
разнообразие, как на других спортивных площадках. Нет хорошеньких барьеров
лошадиных скачек, белой разметки теннисных площадок, свежего газона
футбольных полей, каменных подъёмов и спусков авто- и велогонок. Только
два или три раза за весь день поперёк поля проезжает рысью красочная
конная процессия. Копыта коней скрыты в облаках пыли, равномерный свет
солнца не меняется до пяти часов вечера. И чтобы ничем не нарушать этой
панорамы, отсутствует всякая музыка, и только свистки с дешёвых мест
пытаются хоть как-то удовлетворить голодное ожидание и слух. Зато публика
на трибунах за нашей спиной могла бы безраздельно слиться с глухим полем.
В одном месте у деревянных перил скопилась кучка людей. "Какой
маленький!" - вскликивает, словно всхлипывает, французская группа. Что там
происходит? Мы пробираемся сквозь толпу. И вот, на поле, совсем рядом,
стоит маленький аэроплан, выкрашенный настоящей охристой краской, его
подготавливают к полёту.
Теперь нам виден и ангар Блерио, а рядом - ангар его ученика Леблана,
они выстроены прямо на поле. Прислонясь к одному крылу, стоит
незамедлительно узнанный Блерио: утопив голову в плечи, он смотрит на руки
занятых мотором механиков.
Один из рабочих берётся за лопасть, резко дёргает, пропеллер