"Андрей Калганов. Родина слонов ("Шаман всея Руси" #2) " - читать интересную книгу автора

обиды да страха горел весь - и зима ему не зима. А к вечеру затих, будто в
забытье провалился. Очнулся же от того, что плеснули сверху студеной
водицей - окатили с головы до ног. Это в мороз-то! Лучше бы прибрала его
Морена, пока беспамятовал он... Вновь выть захотелось да головой о стены
земляные стылые биться. Но сдержался - нечего в последний час труса
праздновать. Коли суждено с Семарглом встретиться, надобно честь блюсти. Не
то пес крылатый в Пекло вместо Ирия уволочет.
Глухо стукнула лестница. И почудилось на миг Божану, будто лестница та
прямиком в Пекло спускается. А в Пекле том навники его уже поджидают, костер
пожарче разводят.
- Ну, вылазь, что ли, - послышалось сверху.
Божан прижался спиной к стене, скукожился. Но сторожа принялись
шуровать в яме длинными жердинами, поднимая его, словно зверя с лежки. Не
помня себя, Божан полез. Одна из перекладин треснула, и он едва не полетел
вниз. Подумал мельком: жаль, что не полетел. Может, сломал бы шею, легкой бы
смертью умер.
А вечерок выдался на славу: небо ясное, дышится легко. Звезды уже
зажигаются, луна бледнеет. Словно издевается над Божаном кто, мол, гляди,
чего лишаешься.
На поляне уже народа полно. У всех волчьи шкуры поверх тулупов
наброшены, а у иных с плеч волчья голова свисает. Идолище посреди поляны
возвышается да глазюками так и сверкает. А Божану кажется, что в него
истукан вперился.
Костры вокруг кумира пылают, над кострами огромные горшки на железных
треногах стоят, в них варево кипит, и дым, что от горшков поднимается,
голову дурманит.
Раздели его донага и к Отцу Горечи подвели. Снег под ногами хрупает,
изо рта пар валит, а Божан огнем пышет, будто в бане он. Сердце бьется, как
птица в силке... Крепится Божан, достоинство блюсти пытается - помнит о
Семаргле. Только какое тут достоинство - срам бы прикрыть. Тычут лютичи в
Божана пальцами, смеются, будто скоморох перед ними, шутки скабрезные
отпускают. А у него слезы льдинками на щеках стынут...
Отец Горечи руку Божану располосовал да кровью напитал белую тряпицу.
Подняли колдуна на помосте шестеро ражих мужиков, к идолу поднесли, и
принялся Отец Горечи морду истуканову кровушкой Божановой отирать. От
зрелища этого совсем тошно Божану стало, не вытерпел он - закричал дурным
голосом.
Так и орал он истошно, когда разложили его меж пригнутых к земле осин,
продели руки и ноги в петли. Понял Божан, что казнь лютую ему уготовили,
принялся изворачиваться, как ерш на горячих углях, заголосил пуще прежнего.
Но чем больше он сопротивлялся, тем туже затягивались петли... Чем сильнее
кричал, тем радостней становилось лютичам...
Ударили бубны, зазвенели гусли, взвились жалейки... Кажется, люд
пустился в неистовый пляс. Божана так растянули меж осин, что даже головы
ему было не повернуть. Он не видел, что творится на капище, и неизвестность
усиливала страх.
Внезапно музыка стихла.
- Оборони нас, Отец Горечи! - донеслось отовсюду.
Осины распрямились, и... Божан повис вверх тормашками. Он раскачивался
и вопил благим матом, все еще не веря, что жив. На руках болтались обрывки