"Итало Кальвино. Тропа паучьих гнезд" - читать интересную книгу автора

голову нервные руки. И вдруг, неизвестно почему, им овладела слепая ярость.
Она не дает ему ни минуты покоя, заставляет вздрагивать его ноздри, чуткие,
как антенны, и с каким-то сладострастием сжимать в руках оружие.
Командование бригады его недолюбливает, потому что Комитет дал ему неважную
характеристику, а также потому, что в боевых операциях Ферт действует, как
ему заблагорассудится. Он любит командовать, но не любит подавать пример. И
все же, когда ему захочется, он бывает на высоте. А командиры в бригаде
наперечет. Потому-то ему и дали этот отряд, на который нельзя как следует
положиться и который используют лишь для того, чтобы изолировать людей,
плохо влияющих на остальных. Ферт обижается на командование, делает все
по-своему и бьет баклуши. Он вечно твердит, что болен, и целыми днями
валяется в сарае на подстилке из свежих папоротников, закинув руки за голову
и прикрыв глаза длинными ресницами. От него был бы прок, окажись в его
отряде комиссар, который знал бы хорошо свое дело. Но Джачинто, комиссара
отряда, одолели вши. Он развел их на себе столько, что уже совершенно не
способен справиться с ними. Точно так же он не способен завоевать хоть
малейший авторитет ни у командира, ни у партизан. Время от времени его
вызывают в батальон или в бригаду, требуют критически разобраться в
сложившейся ситуации и попробовать найти выход. Пустая трата времени!
Джачинто возвращается в отряд, опять чешется днем и ночью и притворяется,
будто не замечает ни того, что делает командир, ни того, что говорят о нем
люди.
Ферт выслушивает шутки Пина, подрагивая ноздрями и болезненно улыбаясь.
Он говорит, что Пин - лучший боец в отряде, что сам он болен и хочет уйти на
покой, что командование отрядом можно поручить Пину, тем более что при любом
раскладе все будет делаться шиворот-навыворот. Тут все принимаются дразнить
Пина, спрашивая, на какой час назначена операция и сумеет ли он прицелиться
и выстрелить в немца. Пин злится, когда ему говорят такое, потому что в
глубине души он боится оказаться под огнем и не уверен, хватит ли у него
духу стрелять в человека. Но в кругу товарищей ему хочется чувствовать себя
с ними на равных, и он пускается выдумывать, что он сделает, когда его
пошлют в бой. Поднеся кулаки к глазам, Пин изображает, будто строчит из
пулемета.
Это его возбуждает: он думает о фашистах, о том, как его били, о
лиловых небритых рожах в комендатуре; та-та-та - и все валяются мертвые и
грызут кровавыми деснами ковер, постеленный под письменным столом немецкого
офицера. Так и у него появляется грубое, суровое желание убивать, ему
хочется убить даже забившегося в курятник дневального, что с того, что он
придурок - именно за то, что он придурок; ему хочется убить и печального
часового в тюрьме - именно за то, что он печальный, и за то, что лицо у него
в порезах после бритья. Это такое же глубоко запрятанное желание, как
желание любви, - привкус у него неприятный и резкий, как у табачного дыма и
у вина. Желание это, непонятно отчего, свойственно всем людям;
удовлетворение его, видимо, сулит какое-то неведомое, таинственное
наслаждение.
- Будь я, как ты, мальчишкой, - говорит Пину Дзена Верзила, по прозвищу
Деревянная Шапочка, - я бы недолго думая спустился в город, застрелил
офицера, а потом опять удрал бы сюда. Ты ведь мальчик, никто на тебя не
обратит внимания, ты сможешь прошмыгнуть у них под самым носом. И удрать
тебе будет гораздо легче.