"Петр Капкин "В ноздре пирамидона"" - читать интересную книгу автора

брак, а эт ничего - годится". Соседи и знать Теткина отказались. Стали
Теткина привлекать в милицию - призадумался Теткин, да раз - заявление на
стол. Уволили. По собственному. И опять Теткин по городу ходит - на
объявления глядит. Нашел-таки работу. Устроился Андрон Теткин в редакцию -
рукописи рецензировать. "Если горит, то не подходит, а ежели не горит... но
такого не бывает", - напутствовал Теткина редактор. И понравилась Теткину
новая работа еще пуще всех прежних. Сиди себе, подпаливай конверты с
рукописями, да в урну железную. "Работу с рукописями индивидуальную проводи,
- сказал редактор, - сразу по два конверта не жги, это и с точки зрения
пожарной безопасности безопасней, ну и форточку почаще открывай, а то
задохнуться же можно".
"Рукописи?.. еще как горят!" - отвечает Теткин, а Теткин своих слов на
ветер не бросает.
Жил-был Иванов, ну Сидоров, ну пусть будет Петров.


Я ПОМНЮ ЧУДНОЕ МГНОВЕНЬЕ

Как только это случилось, никто из аборигенов не согласился помочь
Микаил Борисычу. А до этого все местные оббили всю дверь, валом валили,
изъявляя свои устные и письменные предложения о помощи, - если, в случае
чего... Микаил Борисыч не был, конечно, удивлен людской неблагодарностью, но
почему-то было ужасно обидно. "Ладно бы не знали вовсе, а то ведь не только
знали... - тяжко размышлял экспериментатор, - сами же и подначивали, и
помощь предлагали, холуйское племя!" Микаил Борисыч не спал седьмые сутки,
поначалу как-то даже думал, осмысливал, а к концу третьего дня впал в
оцепенение - нет, он не заснул, он даже как бы бодрствовал: крутились же в
мозгу какие-то слова, обрывки фраз и даже предложения, но более какого-то
изобразительного плана в виде маленьких и больших транспарантов непонятного
цвета.
В понедельник пришла она, схватила за руку, потащила по тропинке в
заросли камыша к болоту с красными лягушками. "Кайся!" - сказала спокойно и
уверенно. Он плюхнулся на колени в болотную жижу, воздел руки и с размаху
головой под кочку - застрял, стал захлебываться, тщетно обрывая с кочки
осоку. Она помогла, выдернула из-под кочки его мыслительный орган, схватив
за шиворот засаленной гимнастерки, аж пуговицы полетели. Пока он очухивался,
она пришила пуговицы, срезав с нагрудных карманов
"Больше не будешь? - спросила строго, но с участием, погрозила длинным
пальцем. - Не сердись", - и убежала. "Даже опомниться не дала", -
заплакал он, Микаил Борисыч, поплелся в гостиницу. Еле узнали мокрого,
плачущего, лицо в тине. Отвели в прачечную, прокрутили три раза в центрифуге
вместе с чьим-то дамским бельем, в результате чего Микаил Борисыч не
захлебнулся, как следовало бы ожидать, а подавился незнакомым лифчиком
крупного размера: заглотил только половину, а половина осталась торчать изо
рта; простирав, Микаил Борисыча положили под гладильный американский пресс,
промокнули и наклеили на деревоплиту прочным моментальным клеем, торчавший
сбоку кусок лифчика аккуратно обрезали, пониже напечатали знак качества
яркой краской.
Прошло тридцать семь лет - нескончаемым потоком со всех концов идут
преклонить главу в знак верности его идее люди доброй воли. Мало кто помнит,