"Дмитрий Каралис. Если человек хочет жить" - читать интересную книгу автора

отец держит меня за руку. Темные шпалы пахнут мазутом. Мы проходим мимо
тупоносых электричек с распахнутыми дверьми и оказываемся возле маленького,
словно обрубленного сзади, паровоза-"овечки". Ступеньки. Блестящие поручни.
Забитые фанерой окна. Слабый запах шлака. Отец трогает рычаги, открывает
черную топку, что-то рассказывает мне. Большая, как ковер, металлическая
заплата. Заплатки поменьше. Остальные отцовские паровозы не дожили до
Победы.
В конце войны мать наскребла денег и купила породистого щенка, которого
назвала Джулем. Вернувшимся из эвакуации детям она сказала, что первого
Джуля отдали на фронт и он погиб с миной под танком. Дети хмуро выслушали
легенду о своем любимце и с готовностью приняли в свою компанию
Джуля-второго. И только много лет спустя, когда мать поведала им об участи
пса, признались, что знали правду с самого начала, но договорились не
подавать виду...
Сейчас на дворе 2000-й год, 55-й год Победы советского народа в Великой
Отечественной войне. Не всегда знали, как воевать, не всегда могли, многого
не умели, но все четыре года народ страстно хотел освободить родную землю.
Хотели все - от блокадного пацана, стоявшего на ящике за токарным станком,
до близорукого профессора в шинели народного ополчения. И свершилось!
Попреки давно ушедшей матери я уже не считаю преувеличением. В формуле
успеха я бы поставил слагаемое "хотеть" на первое место.
Хотеть, знать, мочь, уметь... Мы многое знаем, многое можем и умеем, но
не всегда хотим. Владимир Высоцкий, когда я - запинающийся от робости
внештатник "Известий" - брал у него в семьдесят четвертом году интервью,
устало произнес перевернувшую душу фразу: "Пойми, паренек, мы живем в
безвременье".
Сейчас мне кажется, что безвременье - отсутствие понятной всем цели,
продолжается. Вялотекущая драка между телевизионными партиями не тянет
русского человека ввязываться в то, что и конфликтом не назовешь. Народ
хорошо отличает петушиные наскоки от мордобоя, избиения слабого. "В драке не
выручат, в войне победят", - говорит про всех нас Жванецкий.
В канун юбилея Победы я стал свидетелем резкого разговора между бывшим
гражданином России, а ныне французским подданным, и питерским
кинорежиссером.
- По прошествии многих лет русским стало понятно, что гордиться они
могут лишь двумя датами - Днем космонавтики и Днем Победы, - заметил новый
француз.
- А чем тогда гордиться Европе, Америке, твоей Франции? - посуровел
кинорежиссер. - Днем взятия Бастилии? Эйфелевой башней? Открытием
"Макдональдсов" и статуей Свободы?
- Вот именно, свободой!
- Когда немцы напали на Францию, сто восемьдесят тысяч кадровых военных
сдались в плен. Для них личная свобода была важней, чем независимость
родины. Одним словом, - свобода, равенство, братство. И хоть трава не
расти...
Расстались они чуть ли не врагами...
Всем, кто успел повоевать в той войне, уже за семьдесят. Моему старшему
брату, погибшему в сорок третьем при форсировании Днепра, сейчас было бы
семьдесят пять. Он мог бы быть дедушкой. У меня хранятся его бодрые
фронтовые письма к матери в блокадный Ленинград. Он не хотел погибать, он