"Дмитрий Каралис. Чикагский блюз (Повествование в рассказах)" - читать интересную книгу автора

ковбойки, подаренные братьям-близнецам, усиливали их не размывающееся с
годами сходство. Ковбойки подарила бабушка - ей хотелось, чтобы сыновья, как
и прежде, продолжали жить дружно. "Ты, главное, наведи нас на место, -
сказал отец, - а сохранность улова я гарантирую". "Ха! - подмигнул мне дядя
Жора. - И наводить нечего. Готовь тару! Завтра едем!"

Дядя Жора, чтоб все видели, кто тут главный, сидел на корме лодки,
катал желваки, сплевывал в воду и поглядывал в бинокль. Мы с батей гребли.
Мы плыли по мелкой извилистой речушке, чтобы попасть в озеро, где
огромные щуки закусывают раками и не могут уесть их даже в три приема -
такие мощные раки водились в том озере. Мы собирались брать и раков, и щук.
Для раков были заготовлены круглые сетчатые раковни и вонючие мосталыги,
которые дядя Жора достал по блату - всего за бутылку водки в мясном
подвальчике напротив вокзала. Мосталыги дядя Жора сунул в мой рюкзак, в
десятый раз пояснив, что раки обожают тухловатое мясо.
Пока мы ехали в автобусе, дядя Жора успевал заигрывать с кондукторшей,
прикладываться к фляжке с венгерским капитанским джином, отдающим
можжевельником, и развивать тему раков. Он значительно вскидывал палец и
говорил столь уверенно, словно прожил с раками на дне озера не один год и
они, признав его за своего, поведали ему о своих гастрономических
пристрастиях. Более того, из рассказа дяди Жоры выходило, что он
собственными глазами видел, как огромных усатых раков, с которыми он
сдружился, поедают гигантские щуки. И теперь дядя Жора выдавал эту тайну
подводного царства мне, своему единственному и любимому племяннику. Отец,
привалившись к окошку, делал вид, что дремлет, но иногда фыркал от смеха, не
вмешиваясь в рассказ.
Мы вышли из автобуса, спустились к реке, дошли шелестящей тропинкой до
мостков, и дядя Жора в пять минут добыл лодку. Пьянющий мужичок, которому
дядя Жора взялся внушить, что мы прибыли от Валентина Моисеевича и нам
требуется лодка, несколько раз падал в мелкую воду, пытаясь артистически
обвести рукой весь наличный маломерный флот, и дядька, налив ему стакан
джина, оставил его в покое, посадив на пенек и отвязав первую попавшуюся
лодку. Лодка текла, и было непонятно, кому ее возвращать.
- Левый, табань, правый, загребай! - скупо цедил команды дядя Жора, и
лодка с шелестом въезжала в камыши. - Салаги! - не теряя капитанского
достоинства, журил нас дядя Жора. - Левый - это не тот, кто от меня слева, а
который сидит с левого борта. Выгребай назад. Дружно - раз! Не брызгаться!
Полный вперед! - И подкалывал отца, не отпуская от глаз бинокля: - Какие у
нас преподаватели, такие и студенты - лево от права отличить не могут, а
собираются коммунизм построить...
Удивительно, но мы с отцом, прекрасно зная, кто считается левым и
правым гребцом, не сговариваясь, решили, что дядя Жора попросту перепутал
ракурс, и сделали поправку на его утомленность джином и дорогой.
Над озером стоял туман, и дядя Жора, отпустив бинокль, принял решение
держаться левого берега, который, по его воспоминаниям, был холмист и лучше
подходил для лагеря.
- Тут боровики размером с солдатскую каску, - сказал дядя Жора, когда
лодка, влажно шелестя песком, ткнулась в берег. - И ни одного червивого.
Вылезаем!
- А змеи тут водятся? - как бы между делом спросил я.