"Михаил Дмитриевич Каратеев. Русь и Орда Книга 2 ("Русь и орда" #2) " - читать интересную книгу автора

наших послов сразу принимают?
Владыка вздохнул, но спорить больше не стал. Он хорошо понимал, откуда
все это у Дмитрия: будучи наставником юного князя, он сам воспитывал в нем с
малых лет неустрашимого воина, учил не гнуть спины перед ханами,
последовательно и настойчиво готовить его для решительной борьбы с Ордой.
То, что он теперь слышал от Дмитрия, было следствием его собственных
наставлении и в глубине души его даже радовало. И потому он только сказал:
- Ну, гляди сам... Ты государь, твоя, стало быть, и воля.
Прошло несколько дней. Ханский посол терпеливо ожидал приема и никаких
признаков гнева или неудовольствия не обнаруживал. Его часто видели
разъезжающим по Москве на великолепном арабском жеребце, в сопровождении
двух или трех нукеров, почтительно державшихся немного позади. Он с
любопытством поглядывал вокруг, иногда придерживал коня у иных боярских
хором, изукрашенных особенно искусной резьбой, издали долго смотрел на
дворец великого князя, увенчанный златоверхим теремом и являвшийся
замечательным образцом деревянного зодчества. Но к новым укреплениям близко
не подъезжал и, казалось, даже не глядел в их сторону, хотя ему, как послу
великого хана, никаких препятствий в том не чинили.
Держался он с достоинством, по без надменности, - не так, как обычно
держали себя на Руси ханские послы. В беседы ни с кем не вступал, лишь
изредка перекидывался со своими спутниками короткими фразами по-татарски.
Однажды зашел в лавку искуснейшего московского бронника Ивашки Чагая, выбрал
наилучший тончайшей работы юшман, по-русски спросил - сколько стоит, и
заплатил сполна, не торгуясь, хотя Ивашка и заломил с него цену вдвое
большую против обычной.
* Бронник - мастер, изготовляющий защитные доспехи.
Вечерами, - говорили слуги Посольского двора, - иной раз сидел он
подолгу у горящего светца и писал что-то в небольшую тетрадь, которую хранил
в зеленой сафьяновой сумке, расшитой золотою битью.
Обо всем этом тотчас докладывали Дмитрию. Если бы татарин вел себя
вызывающе и чем-либо проявлял свое нетерпение, молодой государь, в котором
много еще оставалось неизжитого юношеского задору, вероятно, заставил бы его
ожидать дольше. Но скромное поведение посла его обезоруживало, и вечером
четвертого дня он, через окольничего Кутузова, объявил Карач-мурзе, что
назавтра его примет.
Не сомневаясь в том, что посол приехал требовать уплаты дани, Дмитрий
прикинул в уме - чем можно укрепить ханское терпение, а одновременно и
ослабить опасность, всегда грозившую Москве со стороны Орды. Раньше, у его
предшественников был для этого только один путь: выражение полной покорности
и беспрекословное повиновение. Теперь же, когда Орду раздирали внутренние
неурядицы и у хана не было прежней уверенности в несокрушимой силе своего
оружия, - несравненно правильнее было показать ему свою растущую мощь.
"Силу мою его посол уже видел, - думал Дмитрий, - Небось втайне все
глаза обмозолил о наши новые стены! Пусть теперь поглядит да расскажет
своему хану, как русский государь живет и как ему служат". И он решил
поразить Карач-мурзу внушительностью своего приема.
Чтобы посол не подумал, что ему устраивают особо торжественную встречу,
никакого воинского наряда в тот день ко дворцу поставлено не было: лишь, как
обычно, стояли у крыльца два парных стража в красных кафтанах и с копьями в
руках, да два другие - с саблями наголо, у дверей Думной палаты, где был