"А.Каргин. Торшер для лаборанта (Журнал "Знание - сила", 1987, N 3)" - читать интересную книгу автора

покойную, уединенную и небесполезную для общества жизнь.
После женитьбы сына квартиру разменяли. Переехав на окраину в
собственную комнату, Иван Игнатьевич мало-помалу стал избавляться от
робости и душевного неуюта. Быт его постепенно обрастал удобными мелочами
и привычными занятиями. Гостей у него не бывало, и свое жилье в чреве
панельного параллелепипеда он почитал за настоящую крепость в английском
смысле этого слова. Самодельные стеллажи потихоньку заполнялись книгами.
Там, в тисненых переплетах за листами папиросной бумаги, жили цветные
птицы. Солнечная цапля с черными стрелами на распущенных желтых крыльях.
Султанская курочка, ковыляющая на беспомощных лапках. Хмурый, заспанный
кагу с растрепанным сиреневым хохлом. Вечерами, когда, утомленный,
откладывал Иван Игнатьевич книгу, представлялся ему густой красивый лес.
Он лежит на маленькой поляне и вникает в птичью жизнь, полную
таинственного очарования. В просветах ветвей синеет небо, птицы поют
свободно, и их язык становится все более привычным, все более понятным.
А на днях случилось вот что. Иван Игнатьевич припозднился - читал, как
маленькие соколы-чеглоки ловят лапками жуков-навозников, потом брюшко
откусывают, а что осталось - на землю бросают. Жестокая привередливость
чеглоков ему претила. Искалеченные жуки ползали, страдали, и он
расстроился. Глаза уже смыкались. Иван Игнатьевич отложил книгу, потянулся
выключить торшер, сонным взглядом ухватил какую-то неровность на стройном
лаково-желтом стволике, да сразу же и похоронил это впечатление в
медлительных предночных мыслях. Утром, отставляя торшер от дивана,
почувствовал укол. Осторожно убрал ладонь. На гладкой деревянной
поверхности обозначалось шершавое вздутие. Торчал острый сучок с будто
приклеенной тугой изюминкой-почкой.
Теплая загадочность события весь день дремала в его мозгу. Под вечер,
когда почка заметно увеличилась, Иван Игнатьевич взволновался не на шутку.
"Вы только подумайте, - бормотал он, шагая по комнате. - Нет, каково, а?
Впрочем, я всегда знал, я чувствовал, я знал это", - говорил он в стену
довольно бессвязно, ибо сам не очень понимал, что он должен был
чувствовать и знать.
Наконец Ксения Ивановна, пожелав боцману приятного аппетита и тронув
отраженную створкой шкафа короткую стрижку, опустилась к щуплой фигурке
Ивана Игнатьевича, маячившей у крыльца. По дороге в молочное кафе - десять
минут ходьбы от больницы - Иван Игнатьевич для разгону заговорил о любимом
предмете.
- Вот пеночку, Ксения Ивановна, о которой я вам вчера рассказывал,
многие знают. Птица у нас известная, из породы славок. А есть еще пуночка.
Та побольше, с мою ладонь. Живет в тундре. И вот что интересно. Прилетают
пуночки на север ранней весной. Сначала самцы. И каждый себе участок ищет.
Как найдет, никого туда не пускает. Сам взлетит на валун повыше и поет.
Часами напролет поет "пи-и!" Ну, потом уже самочки прибывают, и у каждой
пары место определено. Можно сказать, квартирный вопрос решен...
Так и не добрался в тот день до главного. Духу не хватило. Зато на
следующий день случилось такое, что молчать уже стало невмоготу.
- Что это с вами сегодня, Иван Игнатьевич? Вы словно именинник, румянец
даже, - спросила его Ксения Ивановна, когда они двинулись привычной
дорогой.
- У меня. Ксения Ивановна, событие, - начал он вдохновенно, запнулся и