"Евгений Карнович. На высоте и на доле: Царевна Софья Алексеевна " - читать интересную книгу автора

слабое впечатление. Привыкнув от раннего детства к своему затворничеству в
тереме, царевны ограничивали свои помыслы лишь потребностями заурядного
домашнего обихода; сердечным их порывам не было ни простора, ни исхода; им
не на кого даже было направить их девичьи мечты и грезы, если бы они
случайно встревожили и взволновали их.
Из посторонних мужчин никто не мог входить в их терема, кроме
патриарха, духовника да ближайших сродников царевен, притом и из числа этих
сродников допускались туда только пожилые. Врачи, в случае недуга царевен,
не могли их видеть. Из теремов царевны ходили в дворцовые церкви крытыми
переходами, не встречая на своем пути никого из мужчин. В церкви были они
незримы, так как становились на особом месте в тайниках, за занавесью из
цветной тафты*, через которую и они никого не могли видеть. Редко выезжали
царевны из кремлевских хором на богомолье или на летнее житье в какое-нибудь
подмосковное дворцовое село, но и во время этих переездов никто не мог
взглянуть на них. Царевен обыкновенно возили ночью, в наглухо закрытых
рыдванах* с поднятыми стеклами, а при проезде через города и селения стекла
задергивались тафтою. Они не являлись ни на один из праздников, бывавших в
царском дворце. Только при погребении отца или матери царевны могли идти по
улице пешком, да и то в непроницаемых покрывалах и заслоненные по бокам
"запонами", то есть суконными полами, которые со всех сторон около них несли
сенные девушки. В приезд царевны или царевен в какую-нибудь церковь или в
какой-нибудь монастырь соблюдались особые строгие порядки. В церкви не мог
быть никто, кроме церковников. По приезде же в монастырь все монастырские
ворота запирались на замки, а ключи от них отбирались; монахам запрещалось
выходить из келий; службу отправляли приезжавшие с царицею или царевною
попы, а на клиросах* пели привезенные из Москвы монахини. Только в то время,
когда особы женского пола из царского семейства выезжали из монастыря,
монахи могли выйти за ограду и положить вслед уезжавшим три земных поклона.
В детстве царевен холили и нежили, но все их образование оканчивалось
плохим обучением русской грамоте. Одна царевна Софья Алексеевна составляла
исключение в этом отношении. Вырастали они, и начиналась для них скучная и
однообразная жизнь в теремах. Утром и вечером продолжительные молитвы, потом
рукоделья, слушание чтений из божественных книг, беседы со старицами,
нищенками и юродивыми бабами. Все же мирское их развлечение ограничивалось
пискливым пением сенных девушек да забавами с шутихами.
Затворничество царевен было так строго и ненарушимо, что, например,
приехавший в Москву свататься к царевне Ирине Михайловне* Вольдемар*, граф
Шлезвиг-Голштинский, прожил в Москве для сватовства полтора года, не видев
ни разу, хотя бы мельком, своей невесты. Затворничество в семейной жизни
московских царей доходило до того, что даже царевичей никто из посторонних
не мог видеть ранее достижения пятнадцати лет.
Вот как современник этого нелюдимого быта, Котошихин*, очертил его:
"Царевны имели свои особые покои разные, и живуще яко пустынницы, мало зряху
людей и их люди, но всегда в молитве и в посте пребываху и лица свои слезами
омываху, понеже имеяй удовольства царственные, не имеяй бо себе удовольства
такого, как от Бога вдано человеком". Это мнение бытописателя объясняется
тем, что "государства своего за князей али за бояр замуж выдавати царевен не
повелось, потому что и князи и бояре есть их холопи и в челобитье своем
пишутся холопьями, и то поставило бы в вечной позор, ежели за раба выдать
госпожу; а иных государств за королевичей и князей не повелось для того, что