"Убийство арабских ночей" - читать интересную книгу автора (Карр Джон Диксон)Глава 1 ИСЧЕЗНУВШИЕ БАКЕНБАРДЫПервым источником ощущения, будто что-то не так, стал сержант Хоскинс – необходимо учитывать, что он был при исполнении обязанностей, – но и тогда трудно было увидеть в этой истории нечто большее, чем прогулки лунатика по стенке. Тем более, пусть даже нам доводилось сталкиваться со случаями необузданного веселья на Уэйн-стрит, когда обладатели белых галстуков дебоширили всю ночь, преступники, я уверен, редко носят длинные светлые бакенбарды. Я встретил Хоскинса точно в четверть двенадцатого в ночь на пятницу, 14 июня. Я засиделся в участке, но мне было еще чем заниматься; так что я вышел за кофе и сандвичем в кафе на Пантон-стрит, после чего собирался вернуться к работе. Когда я, решив пройтись, вышел на Хаймаркет, то чуть не налетел на Хоскинса. Он представлял собой этакий старомодный тип полицейского: грузный и величественный, с наполеоновскими усиками, и я никогда не видел его в таком возбужденном состоянии. Он тяжело дышал; натолкнувшись на меня в темноте, он только и смог вымолвить: «Там!» – Сэр, – придя немного в себя, сказал Хоскинс, – я сталкивался с тем, что называется розыгрышами, двадцать пять лет, но такого я еще не видел. Да и таких длинных светлых бакенбардов, пусть даже они и были накладными, тоже. Они были вот досюда! – возмущенно выкрикнул Хоскинс, тыкая пальцем себе в шею. – И вот это! – Я увидел над воротником длинные и глубокие следы от ногтей. – Вы знаете музей Уэйда, сэр? На Кливленд-роу? Как и многие, я слышал о музее Уэйда. И постоянно прикидывал, что надо бы зайти в него, хотя так и не собрался. Наше отделение получило строгий приказ присматривать за ним – не только за самим музеем, но и за кварталами, где живут высокопоставленные лица. Я предполагаю, вы должны были слышать о старом Джеффри Уэйде, хотя бы как о владельце значительного банковского счета. Тем не менее даже наличие оного не могло удовлетворить его. Хотя я никогда не сталкивался с ним, его описывали как человека вспыльчивого, эксцентричного и как «самого большого шоумена в мире». Кроме того, я знал, что он владеет кое-какой собственностью в районе Сент-Джеймсского парка, включая дома на Пэлл-Мэлл. Лет десять назад он основал небольшой частный музей (открытый для посетителей) и сам стал его куратором. Насколько я был осведомлен, в нем он собрал коллекции азиатского или, точнее, восточного искусства, хотя припоминаю, что несколько лет назад читал статью, в которой говорилось, что в музее Уэйда имеются также великолепные образцы ранних английских карет; по убеждению старика, в музее должна была быть всякая всячина. Музей располагался на Кливленд-роу, по другую сторону площади от Сент-Джеймсского дворца. Но он тянулся до восточного конца улицы, где его окружали мрачноватые скверики и здания, брошенные, казалось, еще в восемнадцатом веке. Даже днем это соседство не радовало глаз – тут вовсю гуляло эхо, ну а ночью в этих местах в голову могло прийти все, что угодно. Так что, когда Хоскинс упомянул музей, я заинтересовался. Я сказал, чтобы он перестал изрыгать серный дым и доложил, что случилось. – Я делал обход, – подтянувшись, сказал Хоскинс, – и шел по Кливленд-роу в западную сторону. Время, сэр, было около одиннадцати. Направлялся я по маршруту к той точке на Пэлл-Мэлл, где должен был миновать констебля. Я прошел мимо музея Уэйда. Вы видели его, сэр? Мне и впрямь доводилось проходить мимо него несколько раз, и в памяти всплыло двухэтажное каменное строение, выходящее фасадом на улицу, обнесенное с обеих сторон узкими высокими стенками. Кроме того, у дома были массивные бронзовые двери, по фризу которых шла то ли арабская, то ли какая-то другая надпись: она-то и заставляла обратить внимание на здание. И я, и Хоскинс проезжали мимо него, когда несли конное патрулирование; боюсь, что после того дежурства я уже долго не смогу ездить верхом. – Вот я и решил про себя, – хриплым конфиденциальным голосом продолжал Хоскинс, – решил про себя проверить двери и убедиться, что Бартон ничего не упустил. Так вот, сэр, двери были плотно заперты; я осветил их фонариком, ни о чем таком не думая, посветил наверх… – Он остановился. – Потом повернулся, и я не мог ошибиться, сэр. Потому что он сидел наверху на стене. Высокий, худой пожилой человек в цилиндре и во фраке. И у него были длинные светлые бакенбарды. Я внимательно посмотрел на Хоскинса. Я не знал, то ли мне смеяться, то ли браться за дело; не знай я его достаточно хорошо, мог бы поклясться, что тут какое-то недоразумение. Но он был до ужаса серьезен. – Да, сэр, именно это я и хочу сказать! Сидел на стене. Я направил на него фонарик; естественно, я был слегка ошеломлен – в его-то годы, да еще в этом мятом, сбитом набок цилиндре, словно… но я окликнул его: «Эй! Кто вы и что вы там делаете?» Затем я быстро взглянул на него и вынужден признать… – Вы слишком возбуждены, сержант, – добродушно заметил я. – Ладно, сэр, можете смеяться, – мрачно согласился Хоскинс и многозначительно покачал головой, – но вы-то его не видели. У него еще были большие очки в роговой оправе. И смотрел он на меня совершенно сумасшедшими глазами. Это длинное лицо с неестественными бакенбардами и еще длинные паучьи ноги, свисающие со стены. И вдруг он спрыгнул. Бах! – вот так. Мне показалось, что он хочет наброситься на меня. Вы когда-нибудь видели церковного старосту, сэр, когда он обходит прихожан с тарелкой для пожертвований? Вот у него был точно такой же вид, только он был сумасшедшим. Свалился он неуклюже, но тут же встал на ноги. И затем сказал мне: «Это ты убил его, и тебя за это повесят, мой милый обманщик. Я видел тебя в карете». И с этими словами он обеими руками вцепился мне в шею. Надо сказать, что Хоскинс не был пьян (он тяжело дышал мне прямо в лицо, и я могу это утверждать); не способен он был выдумать и эту фантасмагорию. – Может, это был Старик с Гор, – подколол его я. – И что же дальше? Хоскинс смутился: – В конечном итоге, сэр, мне пришлось ему разок врезать. Несмотря на свой пожилой облик, дрался он как дикая кошка, и это было единственное, что мне оставалось. Чтобы успокоить его, я дал ему по челюсти, и он тут же свалился. И тут я увидел самое странное – бакенбарды у него были накладными. Простите меня, сэр, но это правда. Они крепились каким-то клеем и оба сразу отлетели. Я не успел как следует разглядеть его физиономию, потому что в схватке он выбил у меня из рук фонарик, который разлетелся, и попытался лягнуть меня, а в той стороне улицы темновато. – Тем не менее Хоскинс не смог сдержать улыбки: – А про себя, сэр, я и подумал: «Парень, ну и в странную же историю ты попал!» Вот прогуливался он (это я так подумал) вдоль почтенных старых домов, нацепив на себя фальшивые бакенбарды, а теперь лежит себе как коврик у дверей в ста ярдах от Пэлл-Мэлл! А? Могу сказать вам, сэр, что почувствовал себя круглым идиотом. Мне оставалось лишь вызвать «Черную Марию». Я припомнил, что во время обхода только что встретил на Пэлл-Мэлл констебля Джемисона. Вот я и подумал: позову Джемисона посторожить этого типа, пока позвоню по телефону. Я пристроил его в кювете, положил его голову на бордюр, чтобы у него не текла кровь, от чего он мог окончательно свихнуться. Но едва я снялся с места и, отойдя не дальше чем на пару дюжин футов, оглянулся – просто убедиться, что с ним все в порядке… – Так и было? – Нет, сэр, его вообще не было, – торжественно сообщил Хоскинс. – Он исчез. – Исчез? Вы хотите сказать, что он встал и убежал? – Нет, сэр. Он лежал как колода. Могу поклясться на Библии! Я хочу сказать, что он исчез. Фюить! – свистнул Хоскинс. Попытка представить таинственное исчезновение стоила ему таких усилий, что он с трудом махнул рукой. – Я вам рассказываю чистую правду, сэр. – Он с достоинством приосанился. Было видно, что какая-то мысль не дает ему покоя. – Вы умный человек, сэр, и я знаю, что вы мне поверите. Вот констебль Джемисон, он мне не поверил, и что ему оставалось делать, как не подшутить над старшим по званию? «Исчез? – саркастически спросил он. – И куда же? Его, наверное, унесли феи. Накладные бакенбарды! – хихикнул Джемисон. – Только их еще не хватало! Может, у него еще была доска на колесиках и зеленый зонтик в придачу? Лучше никому не рассказывай эту историю, приятель, когда вернешься в участок». Но я рассказываю, ибо это мой долг, и я выполняю его! И ведь самое главное, этот тип просто никуда не мог исчезнуть. – Сделав несколько глубоких вдохов и выдохов, Хоскинс справился с закипавшим в нем гневом. – Вот вы посмотрите, сэр. Этот тип лежал, можно сказать, посредине улицы, поодаль от всех дверей. Кроме того, было так тихо, что я обязательно бы услышал, если бы кто-то подошел, и любого бы увидел, поскольку на улице было не так уж темно. Клянусь, что отошел я не дальше чем на тридцать футов. Но я ничего не видел и не слышал, а не прошло и десяти секунд, как этот тип словно сквозь землю провалился. Какие-то тайны, сэр, не знаю, что и сказать. Исчез! Пропал там, где он никак не мог пропасть, могу поклясться чем угодно. И я ума не приложу, что мне было делать в этой ситуации… Я посоветовал ему идти в участок и успокоиться, пока я выпью чашку кофе. При всем при том, что мне подобало со всей серьезностью разобраться в этой ситуации и найти в ней глубокий смысл, дабы справиться с первой неприятностью, постигшей меня в Вест-Энде, просто невозможно было серьезно подойти к Проблеме Исчезнувших Бакенбардов, не чувствуя себя большим идиотом, чем сержант Хоскинс. И подобно сержанту, я задумался: что, черт возьми, мне делать? С другой стороны, если Хоскинс стал жертвой хорошо спланированного розыгрыша, нет смысла отрицать все эти странные события, какой бы комический вид они ни имели. Хотя я продолжал терзать его вопросами, Хоскинс стоял на своем: никто и никоим образом не мог унести Бакенбарды без того, чтобы он что-то увидел или услышал; в той же мере он был уверен, что человек лежал без сознания. Так что в данный момент мне оставалось только одно: я пошел за своим кофе. Когда я вернулся, полный беспокойства от мысли, что могло крыться за этой идиотской историей, она уже получила дальнейшее развитие. Сержант Хоскинс встретил меня у дверей; его дежурство закончилось, и он переоделся в штатское, но был полон сдерживаемого веселья, когда ткнул большим пальцем себе за спину, где с мрачным видом стоял констебль Джемисон. – И ему повезло, сэр, – сообщил он. – Джемисону тоже досталось во время обхода. – Вы хотите сказать, что Бакенбарды снова появились? Джемисон с подавленным видом отдал честь. Он был явно смущен. – Нет, сэр, это был какой-то другой тип. Спустя минут пять после того, как сержант ушел, он стал колотить в двери музея Уэйда. Но когда я подошел к этому парню, он решил тоже вступить в драку. – Констебль посмотрел на меня. Я подумал, что, может, вы захотите поговорить с ним. Я еще не выдвинул против него обвинения, но, если вы по какой-то причине решите задержать его, я это сделаю: он пытался ударить меня тростью, подонок эдакий. А я всего лишь попросил его успокоиться и пройти для разговора с вами. Сейчас он сидит в вашем кабинете. – Так что произошло? – Значит, так, сэр, – немного приободрившись, начал Джемисон. – Продолжая обход, я проходил мимо музея, когда увидел, что около него спиной ко мне стоит этот парень; похоже, он держался руками за бронзовую дверь. Весьма респектабельный молодой джентльмен в вечернем костюме, хорошего телосложения, смахивающий на киноактера типа «глаз не оторвать». Я окликнул его и спросил, что он тут делает. Он ответил: «Пытаюсь войти; разве не видно?» Я сказал: «Предполагаю, сэр, вам известно, что это музей?» – «Да, – сказал он, – именно поэтому я и хочу попасть в него. Тут где-то наверху есть кнопка звонка, помогите мне найти ее». Ну, я еще раз указал ему, что музей закрыт, в нем не горит свет, и не лучше ли ему было бы отправиться домой. Он пришел в ярость, повернулся и сказал: «Если вас что-то смущает, то, да будет вам известно, я приглашен в частном порядке осмотреть музей; идти с вами я не собираюсь – и что вы в таком случае предпримете?» И тогда я сказал, – Джемисон раздул щеки, – что в таком случае буду вынужден его заставить. А он ответил – в первый раз услышал эти слова не с экрана: «Ваша дерзость будет наказана!» – вскинул трость и попытался ударить меня. – Как-то все это странно, сэр, – с мрачным видом заметил сержант, поглаживая усы. – Провалиться мне, если я тут что-то понимаю. А вы, сэр? – Продолжайте, Джемисон. – Я перехватил его трость и осведомился – конечно, очень вежливо, – не хочет ли он пройтись до участка, чтобы инспектор задал ему несколько вопросов. Он тут же утихомирился. Замолчал. Захотел выяснить – каких вопросов? «Об исчезновении», – сказал ему я. Повел он себя как-то странно: не стал поднимать шума, как я предполагал, и двинулся вместе со мной, задавая мне вопрос за вопросом. Я ему ничего не сказал, сэр. И теперь он у вас в кабинете. Джемисон, как вы понимаете, несколько превысил свои полномочия, но вся эта история начала обретать столь странные очертания, что я был ему только признателен. По коридору я прошел к своему кабинету и открыл двери. Сегодня вечером вы услышите самые разные оценки тех людей, с которыми нам пришлось иметь дело. Я могу представить только свою. Человек, который сидел в плетеном кресле и при моем появлении сразу же поднялся, на мгновение смешался, не зная, как себя держать. Он производил достаточно внушительное впечатление, особенно в моем убогом кабинете. В первые секунды мне показалось, будто знаю его, и я мог поклясться, что мы где-то встречались. Это смутное ощущение не покидало меня, пока я не понял, в чем дело. Стоящий передо мной человек обладал типичной внешностью героя тысяч бульварных романов. Каким-то загадочным образом он обрел плоть и кровь и, чувствовалось, приложил немало усилий, чтобы выглядеть как можно убедительнее. (Надо сказать, он сам это знал.) Например, он был высок и широкоплеч; у него были твердые и мужественные черты симпатичного лица, которое так нравится дамским писательницам, со светло-голубыми глазами под дугами бровей; могу ручаться, он даже был покрыт загаром. Учтем набор и остальных штампов, включая изысканный вечерний костюм и победительное выражение охотника на тигров; ошибиться тут было просто невозможно. Но главным было впечатление, которое он производил. Пусть это и несколько абсурдно, но без большого труда можно было представить, как он легким движением пальца подзывает к себе камердинера, – и в то же время не покидало странное ощущение, что камердинер с трудом обратит на него внимание. Его можно было бы принять и за твердолобого педанта, но это сглаживалось его врожденным обаянием, словно в глубине души он был добродушным хвастуном и забиякой, но скрывал эти качества. Лет ему было примерно двадцать восемь. Пока он внимательно изучал меня светлыми глазами, выделявшимися на загорелом лице, у меня создалось впечатление, что, сохраняя внешнюю сдержанность, он что-то прикидывает и взвешивает, испытывая сильное внутреннее возбуждение. Затем он произвел какой-то приветственный жест своей тросточкой, очевидно решив строить отношения на дружелюбии, и, улыбнувшись, показал крепкие зубы. – Добрый вечер, инспектор, – сказал он. Голос у него был точно такой, как и предполагалось – достаточно вспомнить очередной штамп. Он осмотрелся с непринужденным юмором. – Должен сообщить вам, что мне и раньше приходилось бывать и в полицейских участках, и в достаточно непрезентабельных кутузках. Но никогда не попадал в них, понятия не имея, почему я сегодня здесь оказался. Я принял его тон. – Что ж, сэр, – ответил я, – на тот случай, если хотите пополнить свой опыт, кутузка у нас довольно приличная. Прошу вас, садитесь. Курите? Он снова опустился в мое кресло и принял предложенную сигарету. Сложив руки на рукояти тросточки, он наклонился вперед и вскинул брови, изучая меня с таким неподдельным старанием, что показалось, будто у него глаза закосили. Но, ожидая, когда я поднесу ему спичку, он снова расплылся в улыбке. – Не могу отделаться от мысли, – с глубокой убежденностью продолжал он, когда я все же дал ему прикурить, – что у вашего полисмена не все дома. Естественно, я пошел с ним – видите ли, я обожаю приключения, и мне было интересно узнать, что будет дальше. – Блефовал он просто фантастически. – Лондон – скучное место, инспектор. И я нахожусь в постоянных сомнениях, чем заняться, куда пойти и что делать. – Он помолчал. – Роберт что-то сказал об «исчезновении». – Да. Еще одна маленькая формальность, мистер… – Маннеринг, – с готовностью подсказал он. – Грегори Маннеринг. – Ваш адрес, мистер Маннеринг? – Бери-стрит, Эдвардиан-Хаус. – Ваша профессия, мистер Маннеринг? – Ну, скажем… солдат удачи. Несмотря на то что он продолжал откровенно блефовать, мне показалось, что я услышал в его словах какую-то скорбную нотку, но решил не обращать на нее внимания. Он продолжил: – Давайте отбросим все это, инспектор. Может, вы сможете дать мне ответ, потому что я просто теряюсь в догадках. Дело вот в чем: сегодня днем я получил приглашение – личное приглашение – в одиннадцать вечера прийти осмотреть музей Уэйда… – Понимаю. То есть вы знакомы с мистером Джеффри Уэйдом? – Строго говоря, мы с ним никогда не встречались. Но предполагаю, что буду знать его более чем хорошо, ибо в будущем стану его зятем. Мисс Мириам Уэйд и я… – Понимаю. – Что, черт возьми, вы хотите сказать ЭТИМ своим «понимаю»? – очень тихо спросил он. Моя обыкновенная реплика, которой обычно заполняют паузы, заставила его брови углом сойтись на переносице, и теперь у него был настороженный вид, с которым он смотрел мне прямо в лицо; но он взял себя в руки и засмеялся: – Прошу прощения, инспектор. Готов признать, что несколько действую вам на нервы. Словом, когда я явился на место и увидел, что этот чертов дом совершенно темен, и в нем нет никаких признаков жизни… вот только не могу понять, почему Мириам так ошиблась с датой. Она мне звонила днем. Предполагалось, что тут будет весьма достойное сборище, включая Иллингуорда из Эдинбурга, специалиста по Азии, – вы должны были слышать о нем; он священнослужитель, который всегда выступает на таких встречах… И поскольку я всегда слабо разбирался в восточных делах, Мириам подумала… – У него изменилось настроение. – Господи, зачем я вам все это рассказываю? К чему эти вопросы? На тот случай, если вы не знаете… – Еще один вопрос, мистер Маннеринг, чтобы все стало ясно, – успокаивая его, мягко сказал я. – Какова была цель этой встречи в музее? – Боюсь, что не могу сказать. Какая-то музейная находка; что-то сугубо приватное. Образно говоря, мы собирались вскрыть могилу… Вы верите в привидения, инспектор? У этого человека настроение менялось самым удивительным образом, и мы снова перешли на дружеский тон. – Это сложный вопрос, мистер Маннеринг. Но в данном случае сегодня вечером один из моих сержантов был вынужден поверить в привидения; откровенно говоря, поэтому вы здесь и очутились. Носят ли привидения накладные бакенбарды? – Посмотрев на него, я вдруг вздрогнул. – Это конкретное привидение лежало себе очень тихо и спокойно и внезапно исчезло под носом у сержанта; его куда-то переместили. Но привидение бросило некое обвинение… Я нес эту откровенную чушь, стараясь скрыть тот факт, что мне приходится валять дурака; в то же время я удивился, почему Маннеринг свесил голову и слегка осел в кресле. Голову он опускал медленно, словно погружаясь в раздумья; но, когда кресло отчетливо скрипнуло, я посмотрел на него и увидел, что голова у него безвольно лежит на боку. Трость с серебряной головкой выскользнула из пальцев, замерла на коленях и свалилась на пол. Вслед за ней полетела и сигарета. Я так громко окликнул его, что услышал, как по коридору кто-то побежал в мою сторону. Когда я потряс его за плечи, то убедился, что мистер Грегори Маннеринг находится в глубоком обмороке. |
||
|