"Адольфо Биой Касарес. Дело жизни" - читать интересную книгу автора

теперь, как и тогда, не понимаю, что, собственно, мы могли решить; но
встречи эти казались мне совершенно необходимыми. Я был целиком и полностью
на стороне Милены; я так защищал ее во всем, что даже Длинный, который
всегда оправдывал женщин, сказал мне однажды:
- Ты что-то уж слишком!
Друзья не разделяли моей убежденности, что во всем виноват Эллер. На
мои суровые обвинения Козел лишь снисходительно качал головой. Он даже
как-то раз позволил себе заметить, что в общем-то все не так уж и скверно. Я
же продолжал гнуть свою линию, будто какая-то неведомая сила меня
подталкивала. Сколько прошло времени? Чуть больше недели, чуть меньше
двадцати дней. Я все прекрасно помню. Была ночь, стояла ужасная жара, мы
сидели в Барранкасе в Бельграно. Я разглагольствовал:
- Если мы это так оставим, он и с Миленой сделает то же, что с собакой.
В конце концов, собаку он даже больше любил. Я со всей ответственностью
заявляю, что он настоящее чудовище.
Пришел Козел; вид у него был какой-то странный. Он наклонился и что-то
тихо сказал Альберди. Тот воскликнул:
- Не может быть!
- Чего не может быть? - спросил я.
Словно щадя меня, Альберди ответил не сразу:
- Кажется, умер Эллер.
- Пошли к ним, - скомандовал Кривоногий Эспаррен.
Наши шаги были гулкими, как будто мы шли в деревянных башмаках. Вы
легко догадаетесь, каковы были мои мысли: "Почему все это происходит со
МНОЙ?" (Смерть Эллера я расценивал как событие в МОЕЙ жизни, как расплату за
то, что я так дурно о нем думал и так сурово обвинял его.) Было и запоздалое
чувство невосполнимой потери лучшего друга: его ума, творческой натуры,
приветливости и мягкости. Как же это я не понимал, что Эллер жил с Миленой и
с нами, словно взрослый среди детей?!
Когда мы пришли, в гостиной уже было полно народу. Мы по очереди
обнялись с Миленой, окружили ее. Альберди спросил:
- Как это случилось?
- Он не был болен, - ответила Милена.
- Тогда почему? - спросил Козел.
- Не думайте, ничего сверхъестественного. Он не покончил самоубийством.
Он просто перестал жить. Он, бедный, устал воевать со мной и перестал жить.
И она закрыла лицо руками. Дети прижались к ней. Раньше я никогда не
видел ее с детьми; роль матери казалась мне столь же абсурдной для Милены,
как для Эллера - роль мертвеца; да, столь же абсурдной и почти такой же
трагичной. Мы прошли в кабинет, где лежало тело нашего друга. Я смотрел на
него в последний раз. Не знаю, сколько часов провел я на стуле у гроба. К
утру, когда толпа соболезнующих поредела, я принялся ходить туда-сюда, между
стеной с Джулией Гонзага и камином. В том же ритме метались и мои мысли.
Материнство Милены сначала отпугнуло меня, потом растрогало, внушило
уважение, притянуло к ней. Что до смерти Эллера, то, должно быть, из-за
моего пристрастного к нему отношения я отказывался воспринимать ее как
непоправимое несчастье, я сказал себе, что любая смерть есть лишь этап
естественного процесса, она в порядке вещей, как рождение, отрочество,
старость, и не более драматична и необычна, чем наступление нового времени
года.