"Адольфо Биой Касарес. Послеполуденный отдых фавна" - читать интересную книгу автора

незыблемую как скала? И затем, - продолжал я, - близится время, когда
общество, люди пересмотрят понятие измены. Измена! Что за устрашающее слово!
Скоро самые изощренные любовные истории станут нечитаемыми, настолько они
покажутся смехотворными. Никто не поймет той серьезности, с которой мы
относились к изменам. В ней увидят только навязчивую идею писателей нашего
времени, - как навязчивая идея женской чести, сосредоточенной в одном месте,
занимала умы классиков. Не будем придавать значения вещам, которые того не
стоят. Любовь не в этом. Она - не игра и не развлечение. Если мы хотим знать
правду...
Не помню, чем в точности я закончил, но там были слова: "Любовь выше
всего", и еще я ухватился за "незыблемое".
Так приводил я одно доказательство за другим - а тогда я был
действительно красноречив, не то, что сейчас, - и, опьяненный собственной
логикой, прикрыл глаза; помню отлично, что, перед тем как открыть их, я
подумал: "Победа за мной"; но сразу же пришло и первое сомнение: "Не
отвергнет ли она наилучшие доводы?" Сколько раз я встречал это в женщинах!
Наверное, им лучше ведомы тайны жизни: мы думаем, что только чудо представит
нам вещи в другом свете, а женщины просто берут и совершают чудо, находят
правильные доводы, которые уничтожают все наши измышления, - и мы чувствуем
себя глуповатыми детьми, рассуждающими о том, о чем не имеют понятия.
Ольга в знак отрицания слегка покачала головой. С беспредельной
нежностью, будто и вправду разговаривая с ребенком, она произнесла:
- Нет, дорогой мой. Все твои слова хороши только в теории. Тебе еще
непонятно, что в любви распоряжаются чувства, а не разум, - а разве чувства
подчиняются воле? По этой же причине любовь не нуждается в длинных фразах.
Возьми религию: мы думаем, что имеем дело с чем-то несомненным, но стоит
начать рассуждать, как ничего не остается или, еще хуже, все становится
просто смешным. Наверное, любовь - игра, а в игре нужно соблюдать правила. В
любом случае это очень хрупкая вещь: не вздумай обращаться с нею так, как
сделала я, иначе она разобьется - и навсегда.
Тогда я подумал: "Мы ничему не учимся". Как уже не раз бывало, гордость
за свои умственные способности заставила меня впасть в обычную ошибку: я
представлял жизнь и мир прозрачными для разума, - и, как уже не раз бывало,
женщина показала мне, что во всем есть некий туманный уголок, область
необъяснимого.
- Настоящая любовь, - упорствовал я, - не так беззащитна. Она не
рассыпается от малейшего дуновения. Любовь выше всего.
Я спорил и возражал со все возрастающим жаром, убедив сам себя. По
Ольге было заметно, что вся моя диалектика для нее - пустой звук. Она снова
перебила меня:
- Если бы начать все сначала и пройти по жизни, не оступившись!
Меня тронула неподдельная боль в голосе Ольги. Чего бы я не дал, чтобы
утешить ее! Передо мной сидела уже не женщина, возбуждающая желание, а
грустная сестра. Я призвал на помощь все силы моего рассудка в лихорадочных
поисках неопровержимого довода. Пока что, за неимением лучшего, я задал
вопрос:
- Как случайное падение может запятнать страсть?
- Никак. Но любовь - это не только страсть.
Негр Акоста* как-то проницательно заметил, что женщины устроены
по-другому, чем мы. Поглощенные целиком каким-нибудь предметом спора, мы